Лиля Калаус - Фонд последней надежды
Нет, не стоит мне больше оставаться в Крестьянском доме. Коршунов парень молодой, крепкий, выдюжит. Инфаркта или инсульта бояться ему нечего, а буде и случится с ним некое метафизическое потрясение, то уж, конечно, не сведёт с ума. Заказать сейчас же билет да и улететь к дочке… к внукам… Я так по ним соскучился. И они в который раз уж звонят, беспокоятся. Милые мои.
Будет ли мне дано узнать, чем закончится эта история? Странным образом я чувствую какую-то личную ответственность… Как будто — только не смейтесь — некто возложил на меня миссию… Отнюдь не случайно мой нумер оказался рядом со злополучным четвёртым. Не случайно я жил в Крестьянском доме много дольше обычных постояльцев и смог уловить чудовищную закономерность, скрытую от глаз стороннего наблюдателя. По правде говоря, меня не отпускает чувство, что последнее слово будет именно за…»
Иванова пришлось выгуливать самому. Коллегам в глаза было стыдно смотреть, не то что просить о чём-то. Догадался повести московского гостя в навороченный клуб, там были столы для «русского» бильярда.
Весь вечер Алексей Давыдович толковал о своём недавнем увлечении — славянской гимнастике, по ходу выжрал пузырь «Путинки» в одиночку, в ресторане принципиально заказал щи да кашу. Им бы с Зубром партию основать. Близнецы-космобратья.
— Здрав буди, друже! — опрокинув очередную стопку, гаркнул Иванов, распаренная лысина его, инкрустированная бисеринками пота, медленно плавала над зелёным сукном. — «Своячка» в середину!
Олег криво улыбнулся. Ага… А «чужого» — в угол.
— Гимнастика, а по-нашему, по-русски, здрава, — гулко вещал Иванов, — зиждется на учении о четырёх элементах, или — сводах, это если по-нашему…
— …По-русски, — процедил Олег, в очередной раз промахиваясь и от этого ещё больше зверея.
— По-русски, друже, по-русски! Свод Велеса, да Свод Перуна, да Свод Хорса, да Свод Стрибога. — Иванов поднял испачканный мелом указательный палец. — Да пятый — Свод Макоши, коий восстанавливает Родовую Силу, придаёт Ведогону подвижность, текучесть и упругость!
«Интересно, Ведогон — это то, что я подумал? Как же бесит эта идиотская манера говорить. И никто ведь не подскажет по-старославянски…»
Продув в трёх партиях, Олег отвёз Алексея Давыдовича в отель. Московский профи резвился всю дорогу, шаловливым басом намекая на «девок красных, собою лепых, губами червлёных, бровьми союзных». В гостинице Олег подозвал портье и оставил парочку на второй минуте оживлённого торга.
Да, надо бы к старикану зайти. Извиниться. А впрочем, за что особенно извиняться? За тот бред, который он излагал? Нет уж, увольте. К тому же старикан, пусть и милый, но такой говорливый. А Олегу сейчас вовсе не хотелось длинных бесед по душам. Хотелось принять ванну — смыть с себя все сегодняшние неприятности, выпить чего-нибудь крепкого (только не водки!), подумать…
Домой не поеду, решил Олег.
Он отправился в штабной номер, кое-как разделся, бухнулся в постель и уснул. Как в свежевырытую могилу провалился.
Среди ночи резко проснулся — в дверь постучали.
Тихо. Размеренно.
Вот!
Опять!!
Тук-тук.
Олег замер, вцепившись в одеяло. Сердце бухало, больно ударяя в грудную клетку. Что за?!.. Что это… Что это со мной?
Так с ним было в детстве. Но тогда рядом были мама с папой, можно было забраться к ним в постель, поплакать вволю, получить свою порцию поцелуев и утешений, забыться снова, забыться, а потом — забыть, забыть на всю оставшуюся жизнь…
А теперь? В чью теперь постель забираться?!
…Их соседа по питерскому дому, молчаливого воблообразного старика, как оказалось, бывшего советского функционера, родня решила хоронить по-партийному. Во двор въехали два грузовика, украшенных кумачовыми полотнищами, траурный автобус с венками и древняя правительственная «чайка». На церемонию выноса тела пришло, однако, всего четыре человека, в итоге все присутствующие уселись в автобус с гробом, вдова влезла в «чайку», хотели, было, ехать, да тут водилы грузовиков начали возбухать насчет оплаты рейсов…
Олежек, пухлый пятилетний карапуз в комбинезоне, похожем на скафандр космонавта, вышел покататься на санках под присмотром бабушки. Бабушка, естественно, ввязалась в разборки с водилами, а Олежек, тараща любопытные глазёнки, замер у борта лакированного советского лимузина. То ли тормоза у «чайки» прохудились, то ли шофёр нечаянно нажал на педаль, но в тот момент, когда мальчик приник к узорчатой решётке радиатора, трогая пальчиками приваренную к ней птичку-галочку, машина поехала. Олег помнил только мощный толчок в грудь да удивлённый посвист пьяного прохожего.
Дальше всё стало темно.
Благодаря скафандру и личному везению Олег почти не пострадал. Испуг этот, однако, преследовал его по ночам лет до двенадцати — снились хищные морды катафалков, железные клювастые птицы, пикирующие с небес, танцующие гробы и прочая мультяшная чепуха. Подростковый возраст, впрочем, сделал своё дело: детские страхи незаметно уступили место взрослым переживаниям.
И вот всё вернулось.
…Вертелась безумная заезженная пластинка: скрип снега, неразборчивое эхо чужих голосов, мягкий удар… Смертельный, чёрный, лакированный кошмар… Железная птица подскакивает вверх, в свинцовое небо. Паралич, темнота и резкий посвист. Посвист… И снова — скрип, эхо, удар, паралич…
Почему? Причём здесь этот стук?! Какая связь?!!
Было охренительно страшно. Страшно, в основном, из-за того, что он не мог объяснить — почему же ему, твою мать, так страшно?!
Симптомы, растущие из позвоночного столба, из древних первобытных джунглей, когтистых, зубастых, плюющихся кровью, были налицо: мышцы живота окаменели, желудок будто сжала горячая железная рука. О боже, так и до поноса недалеко!
Через секунду, когда Олег перевёл дыхание, к ним прибавились сигналы подкорки — не рехнулся ли я, не поехала ли моя драгоценная крышка, не пора ли мне, дрисливому мудаку, теряя шлепанцы, бежать в «дурку»?!..
Успокаиваясь, он провел ледяной рукой по лбу. Испарина. Параноик! Прислушался. Всё тихо. Может, этот треклятый стук ему приснился?
Конечно, приснился.
Но тогда что же его напугало? Какой-то бред! Стук… Кто боится стука в дверь?! В гостинице?!! Ох, едет крышка, едет…
Комната была черна и тиха. Мрак чуть рассеивался молочным светом, струящимся из снежного окна. Паника вроде отступила. Но тревога, неосознанная, необъяснимая, грызла и грызла.
Олег поднялся, походил по сумрачному номеру, разгоняя кровь, растирая плечи и грудь, разминая суставы. То шея, то живот, то бок иногда подёргивались, будто через мышцы кто-то пускал электрический ток.
