Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»
— Сколько людей страдает от этой истории, — сокрушенно покачала головой Памела. — Мне всех жалко. И себя тоже.
Она закусила губу и бегом бросилась в дом.
Глава XIV
СОКРОВИЩА КАРМЕЛ
Мы идем по ложному следу, и, проглядев записи Памелы, я в этом убедился. Правда, ничего более определенного я сказать не мог. И не представлял, что делать дальше.
Памела потрудилась добросовестно — записи были подробные, аккуратные и объективные. Она начала свою летопись по памяти, рассказав о каждом происшествии под определенной датой: что случилось с ней самой, с Лиззи, с Джудит, со мной. Она включила сюда и все, что мы слышали о семье Мередитов, обращая особое внимание на разные толкования одного и того же события. Записала даже обрывки дошедших до нас сплетен, указав, от кого они исходят. Последнее было очень важно, так как нам приходилось знакомиться с Мери, Мередитом и Кармел только по рассказам других, а человеческая память — зеркало, далеко не безупречное. Мы понимали, что нам нужно принимать во внимание и благосклонность и предвзятость, и преданность и зависть, даже злобу.
Памела вела свои записи очень усердно: то, что она показала мне субботним вечером, оказалось толстенной рукописью, сложенной в папку для бумаг. Я перевел глаза с этого объемистого тома на Памелу, а потом на груду материалов, накопившихся на моем столе. В этот вечер мне предстояло набросать статью и дочитать детектив, ожидающий рецензии. Финансовые дела у нас и без того оставляли желать лучшего, так что пренебрегать моим единственным заработком не приходилось, но мог ли я сосредоточиться на герое детектива и волновавших его вопросах, если дьявольская загадка нашего собственного дома до сих пор оставалась неразрешенной?
— Ради Бога, подожди пока с этими записями, дай мне покончить с моими делами, — взмолился я, когда Памела предложила заняться летописью.
Сестра изменилась в лице. Я был несправедлив, она и так делала все, чтобы освободить меня, а я не справлялся со своей работой.
— Послушай, — сказал я, — если хочешь, я просижу за твоими записками хоть до утра, но сначала мне надо разделаться со статьей. Если я сожгу свои корабли и пущу свой хлеб по водам, мы сядем на мель [22].
По-моему, Памела сумеет отозваться на шутку даже на смертном одре.
Она со всей серьезностью ответила:
— Ты хочешь сказать, что за уплывающими хлебами нам придется плыть на обгорелых обломках? Так и будет! Возразить нечего. Трудись!
Я закончил статью только в десять. Памела хотела, чтобы я подробно изложил в ее дневнике все случившееся со мной, и уточнил записи о том, что пережила Стелла. Мы просидели далеко за полночь, и, просмотрев все, я пришел к выводу — одно с другим не вяжется; в том, что записано, нет никакой логики, мы идем по ложному следу.
— Оба мы просто одурели и хотим спать, — сказала Памела. — Утром, на свежую голову, мы сообразим, в чем ключ к разгадке. Только бы завтра не надо было кататься со Скоттом на яхте.
* * *В воскресенье погода испортилась, и весь наш роскошный вид затянуло сеткой дождя. Прекрасно! Это избавляло нас от прогулки под парусом с доктором Скоттом. Ни плаванье под парусами, ни просто купанье.
— Ну, а я убежден, что дом отравлен бушевавшими здесь страстями, насыщен отчаянием и муками, поэтому, если сюда попадает чувствительный человек, он непременно становится жертвой галлюцинаций или на него наваливается тоска. А может быть, и то и другое.
— Если так, то нам не на что надеяться.
— Боюсь, что ты права.
— Я только не понимаю, откуда у тебя такая уверенность?
— Во всем, что происходило с нами, слишком сильно дает себя знать личный момент. Заметь — каждый из нас реагировал на пребывание в доме по-своему, в соответствии с характером, настроением, ожиданиями. Давай разберем каждый случай. Начнем с Джудит. Больше всего Джудит беспокоится о своей внешности, ее заветная мечта — сохранить молодость и красоту. И что привиделось ей в зеркале в мастерской? Безобразная старуха! Меня беспокоила моя писательская карьера — мы только что обсуждали ее с Максом Что же испытываю в мастерской я? Мне кажется, будто я бездарь и обречен на провал. Теперь возьмем Лиззи — она напичкана всякими слухами и россказнями про красавицу Мери Мередит, и ей, естественно, удится, что она видит высокую белокурую женщину голубыми глазами. А ты слышишь надрывающие душу рыдания. Почему? Хоть о присутствующих говорить не принято, признаемся, что это тоже связано твоим характером, тебе вечно мерещится, будто кто-то попал в беду, кто-то от чего-то страдает. Лиззи ведь никаких рыданий не слышала, и я не убежден что слышал.
— Хорошо, раз мы отвергаем правило не говорить присутствующих, — подхватила Памела, оживляясь еле своего недавнего уныния, — почему тогда тебя накатил такой страх на лестнице?
— Во мне уже рождался замысел пьесы. Он созрел спустя несколько часов. Разыгранная Уэнди сцена не давала мне покоя, все мои мысли сосредоточились на злодействах и опасностях.
— Звучит очень убедительно, — смиряясь, проговорила Памела. — Продолжай.
— Теперь поговорим о Стелле, — воодушевленно начал я, все больше воспламеняясь от собственных разглагольствований. — Стелла одержима мыслями о матери, она тоскует по материнской любви. Самое сильное впечатление ее детства — то, как мать приходила по ночам к ней в комнату. Под этим впечатлением она и живет. Мать снится ей, ей кажется, что ночью она видит ее рядом с собой. Придя к нам, она сразу подпала под атмосферу дома, и не забудь, что она впервые легла спать в детской после долгого перерыва. Она была просто обречена на галлюцинации. Началось, я думаю, с того, что она вспомнила запах. А запахи, как известно, скорей всего навевают ассоциации. По-видимому, Мери любила мимозу — украшала ею комнаты, душилась духами «Мимоза». Стелла так живо вообразила этот запах, что каким-то телепатическим образом и мы его ощутили. Запах мимозы — лейтмотив Мери. Вскоре Стелла увидела и ее саму — высокую, сияющую фигуру. Заметь, что я наблюдал только зыбкий туман.
Памела вздохнула:
— Ох, Родди, все это очень похоже на правду, но меня ты не убедил. Может быть, я принимаю желаемое за действительность? Когда я пытаюсь мыслить логически, у меня ум за разум заходит.
Мы все еще бились над этой головоломкой, когда пришел Скотт, с вымокшим, грязным Бобби. Бедный пес вошел в дом с опаской и, прежде чем улечься, прошлепал по комнатам, тыкаясь большой любознательной мордой во все углы. Памела заботливо осведомилась, оправился ли Бобби от приступов страха. Скотт сказал, что пес, по-видимому, совсем здоров.
