Лана Синявская - У черта на посылках
Я почувствовала, что мне стало легче и от этих слов и от ее прикосновения и от мягкого сияния глаз, дружелюбно глядящих на меня. Стало вдруг неважно, как ко мне относится Саша и с кем он в данный момент находится.
– Ой, а это что у тебя? – Спросила Майя, заметив у меня браслет. – Где ты его взяла?
– Нашла. Хотела узнать, чье это. Ты не знаешь?
– Знаю, разумеется, потому и удивляюсь. – Спокойно ответила Майя.
– Чье?
– Галицкой. Она обожала строить из себя знойную женщину. Часто надевала этот браслет. Хвасталась, что его сделали на заказ специально для нее. Знаешь, это выглядело довольно смешно, особенно, когда она цепляла на голову черный парик и обвешивалась блестящей бижутерией, как новогодняя елка.
Я вспомнила! Вот почему браслет показался мне знакомым. Я видела его на запястье у цыганки, той самой, что привязалась ко мне возле дороги. Но этот браслет принадлежал Галицкой, это эксклюзив, к тому же очень дорогой. Тогда получается, что цыганка и Марго – один и тот же человек? Разве такое возможно? Зачем она разыграла эту комедию? Я попыталась представить Марго в черном парике и вынуждена была признать, то женщины получились очень похожими. Глаза у цыганки были черными, я хорошо это помнила, но зеленоглазая Марго вполне могла воспользоваться цветными линзами. Волосы и цвет глаз в сочетании с темным оттенком кожи, воспроизведенным при помощи театрального грима, могут изменить человека до неузнаваемости, неудивительно, что я не узнала Галицкую, встретив ее здесь. Но зачем? Зачем она это сделала?
– А ты знаешь, – задумчиво проговорила тем временем Майя, не отрывая глаз от браслета. – я ведь видела этот браслет у другого человека.
– Когда? – Встрепенулась я, еще не зная, что мне может дать новая информация.
– Дня три назад, не больше.
– У кого ты его видела?
– У Лики. Она говорила, что Марго дала ей его поносить. Лике браслет очень нравился, она хотела попросить своего министра заказать ей точно такой же, только не с рубиновыми глазами, а с изумрудными. Для этого и одолжила браслет у Галицкой.
– То есть она знала, чье это украшение. – Задумчиво проговорила я.
– Конечно. А почему тебя это удивляет?
– Так. Я увидела ее еще до встречи с тобой и могла бы спросить о браслете, но мне не пришло это в голову. – Неловко соврала я. – А ты не в курсе, Лика отдала браслет обратно Галицкой?
– Вот этого я не знаю. – Пожала плечами Майя. – Хочешь, спрошу?
– Нет. Я просто отдам его Круглову. Он знает, кому передать, ведь они были близки.
– Кто? – Не поняла Майя.
– Галицкая и Круглов. – Пояснила я, удивляясь ее вопросу.
– Ой, мамочки, держите меня. – Расхохоталась Майя. – И это ты называешь близостью? Бедная девочка, до чего же ты еще глупая.
– Я сказала что-то не так?
– Точно.
Больше она ничего не сказала, а я не стала настаивать, оглушенная свалившимися на мою голову новыми сведениями. С гудящей головой и путающимися мыслями, я побрела в сторону леса, надеясь, что прогулка пойдет на пользу моей сообразительности. Саша был прав, когда говорил, что в эти места никто из местных не ходит – в густом лесу н было никаких тропинок. Пронизанный весенним солнцем и наполненный птичьим гомоном, лес выглядел сосем не страшным, но скоро я поняла, то заблудилась и не помню, как выйти обратно к дому. Было светло, и я совсем не испугалась. Далеко я уйти не могла, дом где-то рядом. В крайнем случае, я выйду к дороге или к деревне. Так оно и получилось. Я скоро вышла на место, которое оказалось знакомым. Это было кладбище и я оказалась там не одна. Говорю не о покойниках, мирно лежащих под своими крестами. На кладбище были люди. Более того, я прекрасно знала, кто именно – из-за большого каменного надгробия слышались знакомые голоса.
– Чего еще ты от меня хочешь? – Раздраженно вопрошал Круглов невидимого мне собеседника. Я притаилась за толстым стволом какого-то дерева, боясь, что если попробую тронуться с места, то выдам себя, и тогда они подумают, что я подслушиваю. Я, конечно, и так вынуждена подслушивать разговор, для моих ушей отнюдь не предназначенный, но во-первых, не могу же я заткнуть уши, во-вторых, если они не узнают, что я была здесь, то и волноваться не будут, а в-третьих, мне на самом деле было интересно, о чем они говорят, забравшись в такое уединенное место. Короче говоря, я затаилась в своем укрытии и навострила уши.
– Не стоит возмущаться, Ян Валерьянович. – Ответил режиссеру хорошо поставленный голос Антона Игнатьева. – Я просто хотел попросить вас об одной услуге, только и всего.
– На кладбище?
– А что такого? Вполне удачное место. Тихое, а, главное – уединенное. Зачем кому-то знать о нашем разговоре?
– И долго это будет продолжаться? – Попытался возмутиться Круглов.
– Сколько еще ты намерен меня шантажировать?
– Шантажировала вас Марго. – неожиданно разозлился Антон. – Я же прошу вас сделать мне одолжение, хотя и без всякого одолжения заслуживаю того, что намерен получить. Вы выполняли прихоти Галицкой, которая злоупотребляла вашим расположением, так что я понимаю ваше желание сбросить с себя это ярмо.
– Какое ярмо? О чем ты болтаешь? – Сорвался на крик Круглов.
– Пожалуйста, не кричите. В этих местах звуки разносятся поразительно далеко. Вам следует проявлять осторожность.
– Сколько раз можно повторять, что я ее не убивал? – Устало спросил режиссер.
– Мне – нисколько. Я и так верю, что вы этого не делали. – С откровенной издевкой заверил Антон. – Я всего лишь поставил вас в известность о том, что не счел нужным ставить милицию в известность о том, что видел вас выходящим из комнаты Маргариты приблизительно в то время, когда она умерла.
– Она была жива.
– Возможно. Это уже меня не касается. Мой долг, как свидетеля, был в том, чтобы рассказать о том, что я видел, но я нарушил свой долг…
Несмотря на то, что этот мерзавец говорил о долге, его тон казался мне отвратительным. Мне казалось, что я слышу отвратительный монолог из паршивой пьесы, состоящий из фальшивых слов. Круглов, загнанный в угол, которого Игнатьев обвинял в убийстве, надеясь извлечь из этого выгоду, казался куда более достойным сочувствия. Хотя о каком сочувствии может идти речь?
Мне пришлось простоять еще несколько минут, пока Антон добился от Круглова очередных льгот, в данный момент, как оказалось, речь шла о повышении гонорара, но у меня почему-то не было сомнений, что просьба эта далеко не последняя, не зависимо от того, виновен Круглов в действительности или нет.
Добравшись, наконец, до дома, я была настолько поглощена своими мыслями, что вздрогнула, услышав голос Круглова, в котором сквозило свойственное ему раздражение. На этот раз я знала, чем он вызвано и в первую минуту испугалась, что режиссер все-таки заметил меня возле кладбища. Втянув голову в плечи, я обернулась, ожидая, что на меня обрушится шквал негодования.
