Дарья Беляева - Маленькие Смерти
Поэтому главное наше кладбище больше всего напоминает не кладбище, а некий хитроумно спланированный город мертвых со своими улицами и проспектами. Одни склепы новые, бело-меловые, другие — щербатые и серые от времени, которое текло через них, но все они спланированы примерно в одном стиле. Наверное, населением нашего города руководит некая подспудная солидарность в смерти.
Мы стоим у входа, огороженного невысоким черным забором. Каменный столб с крестом, вбитый между воротами кажется еще внушительнее в темноте. Морин и Морриган держатся чуть в стороне от нас. Даже решив с нами сотрудничать, они не стали любезнее. Отец и Мэнди поддерживают Мильтона — его ощутимо шатает.
— Это против Господа, против его мира, это так неправильно, — бормочет Мильтон. Голос у него хриплый, усталый, и глаза ужасно воспаленные, а бледный он настолько что, кажется, почти светится в темноте. — Это запрещено, это запрещено, это против правил.
Морриган, явно согласная с Мильтоном, складывает руки на груди, говорит:
— Итак? Где эта ваша Ивви?
— Она придет, — говорит Мэнди. — Поверь, подруга, в ней я сомневаюсь меньше, чем в тебе.
— Что ты сказала?
— Леди, — говорит Итэн. — Может быть нам стоит относиться друг к другу с большим…
— Заткнись! — говорят Мэнди и Морриган одновременно.
— Пониманием, я хотел сказать пониманием, — продолжает Итэн чуть менее уверенно.
Морин вздыхает:
— Успокойся, Морриган. Мы здесь вовсе не для того, чтобы пререкаться с осквернителями мира Господа нашего.
— Спасибо, — говорю я. — Чудесно, что мы так хорошо друг друга знаем.
Но Морин не обращает на нас внимания.
— Мы здесь, чтобы вырвать твоего сына из места, которое хуже, чем ад.
— Из «Бургер Кинга»? — спрашиваю я.
Морин, в отличии от ее раздраженной дочери, выглядит совершенно спокойно. Будто и не собирается пачкать свою душу темными ритуалами на кладбище.
— Как ты думаешь, где сейчас душа твоего брата, Франциск? — спрашивает меня Морин. Глаза ее синие и холодные, как северное море. Не дожидаясь моего ответа Морин продолжает:
— Среди всех поглощенных Грэйди душ, совсем один в месте, где каждый плачет или кричит от боли.
Морин говорит без жалости, просто констатирует факт.
— Это практически ад. Только в аду ты мучаешься и умираешь вместе со всеми. А тут ты один — живой, а все вокруг тебя страдают и ненавидят тебя за это. Поэтому Доминик сейчас в месте худшем, чем ад.
— Знаешь, Морин, описание действительно напоминает «Бургер Кинг», — говорит папа, видимо справедливости ради.
Расклад, словом, получается примерно такой: папа и Морин делают вид, что не происходит ровным счетом ничего особенного и они все контролируют, Морриган и Мэнди готовы врезать друг другу в любой удобный момент, Мильтон изрекает из себя самые мрачные пророчества со времени его опасений, что я стану геем, а мы с Итэном чувствуем себя как на студенческой вечеринке, где неловко и интересно примерно в равной степени.
Наконец, появляется Ивви. Чувствует она себя явно еще более неловко, чем мы с Итэном вместе взятые. На Ивви старые, рваные на коленях брюки и застиранная белая рубашка. Мне кажется, я легко могу проследить ход мыслей Ивви, который заключался в очень простом предположении: психи, наверняка, будут поливать друг друга кровью и одежда окажется безнадежно испорчена.
— Здравствуйте, — говорит Ивви. Она, я вижу, старается не смотреть на нас с Мэнди. Зато, когда видит Мильтона — делает шаг назад, скрещивает руки на груди, ровно тем же движением, что и Морриган.
— Что с ним? — спрашивает она, и в голосе ее все-таки звучит хорошо скрытое волнение.
— Дочь Вавилона, — говорит Мильтон. — Опустошительница. Блажен тот, кто отомстит за все, что ты сделала нам.
— Сто тридцать шестой псалом, — говорит Райан. — Он пытается молиться, но не помнит, как это. Это не тот псалом, Мильтон! Номер девяносто, тебе нужен номер именно он.
И тогда я понимаю, что пугает меня больше всего, больше даже его глаз и голоса. Меня пугает что Мильтон, так ненавидевший религию, пытается молиться, вспоминая псалмы, которые Морган заставлял его учить в детстве. Ему так страшно и так отчаянно от того, что он слышит?
Место хуже, чем ад.
Ивви вдыхает поглубже, говорит:
— Отец?
— Отец наш небесный! — говорит Мильтон. — Точно! Если попросить у него, тогда все пройдет, перестанет болеть.
Он улыбается, обнажая красивые зубы, но сама улыбка красивой не выглядит — выглядит мучительной и жуткой. Болезненной, больной. Ивви берет Мильтона за руку, больше она ничего не говорит, но я чувствую между ними что-то, что связывает нас с папой. Что-то другое, чем воспитание, благодарность за данную жизнь или привязанность. Что-то очень важное, особое, что можно почувствовать только к своим родителям.
Рассудочно Ивви не за что Мильтона любить, но каким-то подкорковым, невыразимым чувством она переживает за него, и оттого маска ее сдержанной отстраненности на секунду трескается, обнажая напуганную, но решительную, совсем другую девочку.
Мою кузину.
Ивви поворачивается к папе, говорит:
— Хорошо, мистер Миллиган. Давайте пойдем и займемся вашими глупостями, если только они не включают оргию.
— К счастью, а может быть и к сожалению, не включают, Ивви. Морин, Морриган — это Эванджелин Денлон, дочь Мильтона и помощник инспектора. Хотя я все еще только очень приблизительно понимаю, как эти два факта могут уживаться в одном человеке. Ивви, а это Морриган и Морин Миллиган. Твои двоюродная тетя и бабушка, соответственно.
— А если моя бабушка — монахиня, тогда откуда у меня тетя?
— Какой интересный и своевременный вопрос, правда Морин? — говорит папа, как ни в чем не бывало. Я смотрю на часы: до полуночи остается десять минут.
— В моей жизни был период, когда я снимала монашество. Епископ благословил меня вернуться в мир, чтобы завести семью и оставить потомство, — говорит Морин коротко. — Моя кровь была важна для церкви. Я не хотела распространять эту кровь. И не стала бы делать это, если бы не настояние.
Но, как я понимаю, сила Морин не передалась ее дочери. Как, наверное, неудобно вышло для католических иерархов.
Морин разворачивается и идет к воротам, окликая папу только у входа.
— Лучше бы, вместо того, чтобы разглагольствовать, ты открыл нам ворота. Времени остается все меньше.
— Ты считаешь, что я опаздываю, Морин?
Папа и Морин разговаривают так, будто бы их связывают вполне деловые и даже приятные в какой-то степени отношения.
— Мэнди, милая, ты не могла бы открыть для нас ворота?
