Шарлотта Джей - Кости мертвецов
Увидев его, она была поражена: он протягивал к ней руки — высокий, красивый, улыбающийся. За последние несколько недель образ его потускнел в ее памяти, и это лицо было совсем не похоже на лицо человека, которого она рассчитывала увидеть. Потом, приглядевшись повнимательнее, она подумала: «Нет, именно такое лицо у него и должно быть».
— Ну вот, вы снова с нами, слава тебе господи! — приветствовал ее Тревор.
Она хотела держаться спокойно и естественно, но ей не удалось укротить рвущиеся наружу ненависть и гнев. Не удержавшись, она сказала:
— Вы, должно быть, удивлены, вы ведь не ожидали этого.
Она в упор смотрела на него, но он спокойно выдержал ее взгляд. Она начинала понимать, насколько точно, в отличие от Дэвида и Вашингтона, он умел рассчитывать свои силы.
Тревор потрепал ее по плечу.
— Боюсь, позже вам придется ответить на ряд вопросов, но сейчас постараемся не касаться этой темы. Мне хотелось бы, чтобы вы забыли обо всем.
— Еще бы вам не хотелось, — едко бросила она, отступая на шаг. За спиной послышалась неловкая возня, и она поняла, что слова ее мало волнуют Тревора, но зато причиняют боль Энтони. Со словами: «Я распоряжусь насчет чая» — Джанет выпорхнула из комнаты.
Тем вечером она осталась наедине с Энтони. Джанет играла в бридж, а Тревор ушел на собрание. Было жарко, поэтому они расположились на веранде, откуда открывался вид на город. Какое-то время они сидели молча. Это было неловкое, натянутое молчание: оба чувствовали себя чужими друг другу. Наконец Стелла сказала:
— Что будем делать?
Он не ответил, но повернулся и посмотрел на нее. Очки его сверкали на солнце, и казалось, что он скрывает от нее какую-то тайну.
— Я имею в виду Тревора.
— А в чем дело?
Ей вспомнилась ночь у дома Вашингтона, когда он резко переменил свое отношение к ней и дал понять, что готов поддержать ее во всем. Он даже не подтолкнул ее к действию, всего лишь одобрил ее решение, а теперь боялся последствий. И у него были причины бояться.
— Не унижайте нас ложью, — тихо проговорила она. — Он стоял за всем этим, он все придумал.
Энтони смотрел вдаль. В голосе его не было ноток удивления, когда он осторожно спросил:
— Это Вашингтон вам так сказал?
— Не то чтобы. Он был слишком напуган, чтобы трезво мыслить. Но он давал мне понять — разными способами. Я знала. Когда он рассказывал мне об этом, то говорил «все мы», а человек не станет говорить «все мы», когда речь идет о двоих. Конечно же, было ясно, кто стоит за всем этим. Сами бы они не додумались до этого; им никогда и в голову не пришло бы такое. Они могли пойти на это только по принуждению. — Ее передернуло. — Он отвратительный человек. Он в миллион раз хуже, чем они. По сравнению с ним они просто дети, грудные младенцы. Люди могут делать что угодно, когда они там, в джунглях всякое может случиться. И все равно я уверена, что они не желали этой трагедии. Возможно, они только хотели напугать туземцев и сделать так, чтобы только несколько человек заболело. Но они недооценили либо силу действия яда, либо свойства организма местных жителей. По-моему, это ужасная случайность.
— Как легко вы их прощаете.
— Если вы имеете в виду мои чувства к Дэвиду, то дело в другом. Здесь вы были правы.
Он понял, что она хотела этим сказать, и не ответил.
— Если вы оправдываете их, — сказал он, — значит, вы должны оправдать и его.
— Нет! — вырвалось у нее. — Он пытался убить меня! Он послал меня на верную смерть. Он послал Филиппа, чтобы тот убил меня, он надеялся, что и тот не вернется живым. Сам Филипп никогда бы не решился на это; он до смерти боялся возвращаться туда. Ему было мучительно страшно. И, так или иначе, он не мог убить меня. Они оба были неспособны на такое.
— Они уничтожили целую деревню, — без всякого выражения проговорил Энтони.
— Да. Но Филипп, при всей его терпимости, считал убийство белой женщины более ужасным поступком. И все равно мне не верится, что они сделали это намеренно. Это было бы слишком… И потом, в довершение всего, Серева. И Филипп перенес это тяжелее, чем Дэвид. Филиппу мало было покончить с собой, он жаждал возмездия. Но Тревор! Ему было наплевать, гибель деревни была ему только на руку. И потом он спокойно подстроил еще одно убийство, чтобы замести все следы.
— Мне кажется, вы видите в нем самого господа бога, — пробормотал Энтони.
— Нет, — воскликнула Стелла. — Он чудовище. — Голос ее дрожал. — Он не знает, каково там. Он даже не видел своих жертв в лицо. Он проливает кровь на расстоянии. Для него все это голые факты, бесстрастные, как алгебра. Он не сойдет с ума и не станет сводить счеты с жизнью; он ограждает себя от этой грязи. Он сидит у себя за столом и вынашивает чудовищные планы, но руки его чисты, и по ночам он спит как ребенок. Я даже не боюсь его, хотя ему известно, что я все знаю. Он боится запачкать о меня руки. Он ведь такой чистоплюй.
Энтони улыбнулся.
— Разве вы не знали, что самые страшные преступления в мире совершаются людьми, сидящими у себя за столом, людьми, у которых чистые руки и которые спят по ночам как дети? И, когда им грозит разоблачение, что бывает нечасто, они обыкновенно смываются через черный ход или, как Тревор, открыто выходят в парадную дверь. — Он умолк, и губы его скривились в горькой усмешке. — Вчера он представил подробный отчет по этому делу. В этом жесте есть нечто величественное, им нельзя не восхищаться. Боюсь, у вас нет против него никаких доказательств. Он совершенно чист. Золото спрятано. Он уже наверняка избавился от своей доли.
Энтони умолк, а когда снова заговорил, в голосе его прорывались тревожные нотки.
— Вы, конечно, можете сказать, что Вашингтон вам во всем признался, но вряд ли это поможет. Вы так долго об этом молчали, что вас заподозрят в оговоре с целью выгородить вашего мужа. Вы ведь так жаждали обелить его имя, — добавил он, глядя вдаль. — Но вы можете поставить под угрозу благополучие Тревора и других.
— Джанет?
— Например, Джанет.
— Но, боже мой, как она может любить его! Он обращается с ней как с собакой, как с дурочкой. Она даже понятия не имеет, какой он. — Она резко одернула себя.
— Она привыкла к нему, — тихо сказал Энтони. — Она без него пропадет. Она растеряется. Она по-своему счастлива. Ей доставляет удовольствие делать то, что, как ей кажется, приятно ему. Она боится потерять его. Она годами не могла без него и шагу ступить.
Стелла ждала, надеясь услышать еще что-нибудь, но он молчал. Наконец, не в силах побороть любопытство, она спросила:
— А какая она была в юности?
