Саймон Магинн - Овцы
14. Попытки найти смысл
Многие шизофреники проходят стадию, когда «они» превращаются в «он». До этого больные находятся во власти неопределенного числа наблюдателей, заговорщиков и манипуляторов, бесформенной армии, которая всюду занята организацией случайностей и совпадений. А потом странным уродливым цветком распускается психотический инсайт; разрозненные голоса за сценой собираются в единое целое, часто в одного человека, который руководит всем таинственным спектаклем. Так больной пытается найти в происходящем смысл, и это даже может служить положительным признаком. Намного проще одолеть одну связную, пусть и сложную, галлюцинацию, чем хаотическую путаницу страхов и фантазий. Другие, менее везучие пациенты никогда не доходили до этой стадии; их представления становились все более беспорядочными, часто логически или психологически невероятными: например, у них плавились мозги или их глаза принадлежали другому человеку.
Доктор Каванах полагала, что галлюцинативная система Адель становилась все более структурированной и строилась вокруг откровения, которое больная видела в своих картинах. Поворотной точкой стал приступ, после которого Адель пришлось вводить снотворное, — он ознаменовал начало новой фазы в истории болезни. Доктор Каванах имела привычку записывать утверждения пациентов как рассказ, который с их точки зрения был правдой. В такой форме эту историю можно было изучать, пациент мог увидеть нелогичность логики и противоречия, а порой и ее абсолютное неправдоподобие. Конечно, для того чтобы суметь воспринять этот подход, пациент должен достичь определенной степени выздоровления, и этого многим не удавалось сделать никогда. Человек с интенсивными галлюцинациями, которого мучили голоса и обвинения, часто просто не мог сосредоточиться: голос доктора тонул в хоре инсинуаций и шепоте заявлений. Адель, казалось, удалось избежать явных галлюцинаций такого типа, хотя порой она как будто слушала что-то, чего никто, кроме нее, не мог слышать: ее глаза стекленели, она мрачнела, наклоняла голову. Слушала.
Но было непонятно, слушает она окружающие звуки или прислушивается к чему-то, находящемуся вне ее.
Доктор Каванах еще раз просмотрела свои записи. Пока история Адель выглядела примерно так:
«Я убила своего ребенка (Руфи), потому что этого хотел мой второй ребенок (Сэм), это было частью эксперимента, который он проводил. Он хотел выяснить, сможет ли он вернуть к жизни человека, но не хотел убивать его сам. Эксперимент окончился неудачей: Руфи не вернулась. Сэм заставил меня утопить Руфи, оказывая на меня психологическое давление. Он ничего не говорил, но я знаю, что он хотел именно этого. Мне показалось, будто кто-то кричал „топи“, „топи“, и я решила, что это о Руфи».
Ничего необычного. Мать пыталась спасти своего ребенка, и ей это не удалось. Естественно, она испытывает сильнейшее чувство вины: как правило, это самая тяжелая особенность трагедии. Адель одновременно брала на себя ответственность (она утопила Руфи) и обвиняла другого (Сэма). Элегантная и очень полезная схема.
«Когда мы переехали в Уэльс, Сэм продолжил свои эксперименты. Он убил овцу, оторвал у нее заднюю ногу и часть туши. Я нашла оторванные куски и спрятала их в морозильнике и в студии».
Тоже какое-то странное правдоподобие, по крайней мере в той части, где говорилось о спрятанных кусках овечьей туши: куда еще, если не в морозильник? И как еще отреагировать художнику, если не нарисовать это?
"Он убил овцу, чтобы посмотреть, удастся ли ему воскресить ее. Ничего не получилось.
Однажды я проснулась и услышала, что с поля доносятся какие-то голоса. Я вышла. Он был там с еще одной изувеченной овцой. Он пытался сбросить ее с утеса. Увидев меня, он убежал. Я попыталась похоронить овцу, чтобы никто не мог ее найти. Но пришел сосед и меня увидел. Все решили, что это сделала я. Но это не я".
Адель представала заботливой, обязательной матерью, защищающей своего ребенка от последствий его поступков. Ей удавалось «не помнить» обо всем этом, пока она не увидела ребенка в одной из своих картин, — и тогда все вернулось.
Ничего невозможного с логической точки зрения: никаких пришельцев из центра земли или невероятных сил. Принимая во внимание диковинные предпосылки, все это было правдоподобно — ну ладно, допустимо. И, как узнала доктор Каванах из разговора с Джеймсом, увечья действительно имели место. Сделала это Адель или нет, проблему должен решать кто-нибудь другой; в конечном счете это проблема полиции. В данном случае имело значение только, как Адель интерпретирует события.
Адель должна была прийти через пять минут. Доктор Каванах закрыла папку и откинулась в кресле. Она знала, насколько важно иметь ясный ум и быть внимательной, когда разговариваешь с шизофрениками. Если не считать полностью ушедших в себя и кататоников, больные вели себя характерно оживленно и экспрессивно, а ей нельзя было упустить ни одного подброшенного ими ключа к разгадке.
Она представила, как она лежит в траве на берегу, а в безоблачном небе светит солнце. Шейла Каванах, пятьдесят шесть лет, психотерапевт. Другой опасностью, которая подстерегала ее намного чаше, чем ей хотелось признаться, была видимая правдоподобность рассказов больных. Некоторые ее коллеги попадали в эту ловушку, погружались в систему убеждений своих пациентов, находили в ней привлекательные, интересные места, полные какой-то особой правды. Глубоко убежденный в своей правоте пациент мог постепенно переубедить самого опытного терапевта, и она это знала. Было важно каждую минуту полностью отдавать себе отчет в том, кто есть кто. Я Шейла Каванах. Мне пятьдесят шесть лет, вдова с десятилетним стажем, дочь живет в Манчестере. У нее двое детей, их фотографии стоят у меня на столе. Я психиатр, работаю в Департаменте здравоохранения округа Южный Гламорган. Она произнесла вслух эту ритуальную речь о самой себе и посмотрела в расписание. В 13.15 совещание, собрание по поводу бюджета в 16.00, несколько небольших, но важных дел, прежде чем она сможет поехать домой, где ее ждет засорившийся унитаз, и ковер на лестнице давно надо сменить. Она сложила все эти пункты в серую металлическую коробочку, аккуратным рядком, и открыла глаза.
— Здравствуйте, Адель. Пожалуйста, садитесь.
— Доктор Каванах, мне необходимо немедленно ехать домой. Там происходят очень плохие вещи.
Она заметила, что у Адель просветление. Никаких нарушений речи. В целом выглядит хорошо, причесана, накрашена. Улучшение.
— Какие плохие вещи?
— Я знаю, что вы мне не верите. Я знаю, что была больна. Но мне уже лучше, и я должна немедленно ехать домой. Пожалуйста, выпишите меня, распишитесь где-нибудь или что нужно сделать. Я готова ехать прямо сейчас.
