Игорь Денисов - Судья
Меня же мучили газеты. Первые полосы кричали о похищении детей. О том, как дети под влиянием какой-то религиозной секты сходят с ума, становятся наркоманами. Многие не старше восьми лет. Лица этих детей мелькали передо мной в пылающей темноте. Они кричали у меня внутри.
Эта секта использовала какую-то хитроумную схему финансовой пирамиды. Сеть охватывала всю страну. Это доканывало больше всего. Получается, эти парни действовали параллельно с нами, и с тем же размахом. Черт возьми, возможно — кто знает? — они ездили по тем же городам и останавливались в тех же гостиницах.
Секта работала с населением так же, как мы: собраниями. Но эти ребята не боялись использовать дешевые методы: гипноз, одурманивание наркотическими веществами — даже детей — демонстрация фильмов с 25-м кадром. Они использовали в освещении залов особый набор цветов, определенная комбинация которых вызывала религиозный экстаз, оргазмы у женщин и — помимо прочего — конвульсии, эпилептические припадки и рвотные спазмы у ребятишек.
Среди безумия тех дней я не находил себе места. Встречи на некоторое время прекратились. Состав затормозили на полном ходу. Раскрыли секту. Следом за ней лопнули еще три-четыре пиявки помельче, действовавшие где-то за Ярославлем. Как я узнал, самое громкое дело раскрыл Точилин. Треск и грохот судебного процесса слышали даже на Луне.
Руслан нервничал, бегал по комнате, как таракан.
— Чему ты не рад? — спросил я, вливая в себя вино и пиво самого разного качества. — Точилин, сам не зная, нам помог. Теперь никто не будет вставлять палки в колеса.
Руслан остановился в середине комнаты, с презрением глядя на меня.
— Ты пьян.
— И что? — я взял новый бокал. — И тебе налью.
— Что хуже, ты еще и тупица. Сегодня они, завтра — мы.
Я пожал плечами. Откинулся на спинку кресла.
— Чего нам шарахаться? У нас все чисто…
Бокал замер у моих губ.
— Или нет?
Руслан с отвращением отвернулся.
— Я так и думал, — прошептал я и опрокинул яд в желудок. Поднял пустой бокал к потолку: — Виват, Павел! Мои сердечные поздравления. Тебя опять поимели!
Я много бродил по улицам, петляя, словно путал следы. Одевался как можно неприметнее, ни на одном углу не задерживался более чем на минуту. Не оставлял окурков. То и дело озирался, кутаясь в плащ. Страх терзал меня — будто кто-то ищет взглядом. Странное дело: в толпе прохожих отпускало. Но, как только я оставался один в комнате, и запирал дверь — ужас черной волной захлестывал душу.
— Руслан?
Озираясь, я стоял на пороге его номера. На столике два бокала, початая бутыль виски. И горстка белого порошка.
В ванной послышался невнятный голос бывшего друга.
Я сорвал с лица черные очки и, как был, в синей ветровке и кроссовках, зашел в Храм Воды.
В пузатой ванне, до краев полной голубоватой воды (души), полулежал Руслан. На его коленях сидела голенькая малышка лет десяти. Светлые волосы, голубые глаза.
Руслан расплылся в улыбке.
— О… Павел, — пьяно пробубнил он, стискивая в объятиях малолетку. — Я тебя ждал.
— Кто это? — я кивнул на девочку.
— Познакомься: Маша. Она скрасит мое вечное одиночество этой ночью. Как я одинок! И сколько еще одиноких ночей впереди!
Маша заелозила на коленях Руслана, что-то там тыкалось ей в спину. Руслан вздохнул, стиснул ее сильнее.
Девочка выглядела заторможенной. Скорее всего, Маша здорово обдолбалась.
— Ты притащил ее с улицы?
— Что? — на роже Руслана появилось театральное изумление. — Нет! Это было бы слишком пошло. Маша — дочь одного из тех тупых скотов, которые таскаются на твои „концерты“. Умная, воспитанная девочка. Играет на пианино. Маша, сыграешь что-нибудь для меня?
Маша вяло, по-коровьи повела золотокудрой головкой.
— Синие огрызки, — сказала она, хихикая.
— Умничка, — Руслан погладил ее по волосам. Рука его переползла на детскую грудь.
— Я привел ее сюда. Сказал, что дам ей конфетку. А она предпочла кокс. Начала плакать, биться в истерике. Загнала дядю Руслана в угол. Все богатеи такие. Гнилье, — он поморщился.
Я поймал в запотевшем зеркале свое отражение: черные круги под запавшими глазами, губы в трещинах. Бледный мертвец на балу безумцев.
— Дядя Руслан, а что ты сделаешь, когда тебя обвинят в педофилии?
— Найму лучших юристов. Они все продажны, как Папа Римский.
Тут Маша начала бить по воде ладошкой, истерически хохоча.
Я вышел из ванной. Некая сила потащила меня в кабинет.
На письменном столе лежала пачка листов, придавленная к столешнице золотым пресс-папье в облике рычащего льва. Я сел на стул, убрал льва и взглянул. При этом у меня в голове звучал осуждающий голос, мол, нехорошо читать чужое.
Убористый, тонкий, паутинный почерк с витиеватой „Т“.
„Долгие годы, с самого его рождения, я наблюдал за Павлом.
Милый дурачок, блуждающий во мраке.
Вспоминаю один разговор, который мы имели после одного из выступлений.
Я: Такая жизнь не для тебя. Тебе бы жениться, детей завести.
Павел (вздрагивает): Человеку лучше вовсе не иметь детей.
Я — весь святое изумление.
Павел (продолжает): Дети — всего лишь оружие, которым Бог наказывает родителей. Средство унижения. Мы рожаем детей не для того, чтобы любить их, или чтобы они любили нас — никакой любви между поколениями не существует. Скорее, это стоило бы назвать взаимной ненавистью. Мне кажется, дети каким-то непостижимым образом выявляют пороки и слабости родителей. Так Богу легче все контролировать.
Я (хохоча): Да, у старины Бога диктаторские замашки.
Мы помолчали, воздав должное вину.
Я: Ну, а жена?
Павел (морщась): Да чего ты пристал?
Я (с улыбкой): Уж не скажешь ли ты, что и супружеской любви нет?
Павел (глаза его начали стекленеть): Любовь — вид безумия. Потом болезнь проходит — в этой жизни все проходит. И ты просто принимаешь осознанное решение взрослого человека — буду любить ее“.
Он отпил из бокала.
— Любовь — просто навык. Ты учишься работать, ладить с людьми, понимать другого. И любить жену, которая дурнеет, неизбежно стареет, когда ты еще молод и полон сил.
Я: Ты презираешь институт брака?
Павел: Мне уже все равно. Это еще одна иллюзия. Например, все хотят иметь дом и семью. Это миф — будто дома нам будет хорошо. Совершенно ясно, дом — это место, где тебе хуже всего, где тебя поджидают самые главные опасности, а твоя семья — твои враги.
Я: Слова Христа. Ты веришь в Его проповедь?
Павел: Каждый философ создает философию для себя. Учение Христа эффективно только для человека, у которого такой же цельный характер, как у самого Христа. Мы не такие. Мы слабы. Потому Он и не смог нас спасти.
