С. Сомтоу - Валентайн
Эйнджел специально встал так, чтобы не видеть зеркала, но он зато видел мать, и по тому, как она менялась в лице, было очень легко догадаться, что именно она видит... вот у нее на лице отразился испуг... потом — неверие... потом ее взгляд сделался зачарованным, как под гипнозом.
— Посмотри в зеркало, мама. Видишь яму в земле? Это ты ее выкопала, эту яму. И мы закатили его туда, мы с тобой. И забросали землей. Но теперь она раскрывается, яма. Видишь, мама? Вот из земли высовывается рука. Смотри, он хватается за траву, он хочет вылезти весь. Ты знаешь, кто это, мама? Знаешь?
Мать молча кивнула. Ее губы слегка приоткрылись, как будто она собралась что-то сказать, но лишь одинокая слезинка скатилась у нее по щеке.
— Я пьяна, — пробормотала она. — Или я сплю, и мне все это снится.
— Смотри, мама. Смотри. Это он. Тот, кто умер. Эррол. Я позвал его, вернул из мертвых. Для тебя.
Из зеркала донесся тоненький детский голосок:
Быть искренним — это великий дар.
Быть свободным — великий дар.
— Иисус милосердный, прости меня, грешную, — прошептала мать. Теперь слезы текли ручьем.
Эйнджел точно знал, что она видит. Тимми вытащил эти картины у него из памяти и так хорошо сымитировал голос Эррола, что Эррол как будто и вправду ожил, и Эйнджел сам поневоле расплакался — он оплакивал брата и оплакивал свое детство, которое брат отобрал у него в тот день, когда умер. Эррол выбрался из могилы и теперь стоял в высокой траве, которая доходила ему почти до колен. Крови на нем больше не было.
Как умер Эррол? Что произошло между матерью и сыном? Эйнджел не знал. Когда все случилось, он был на улице. Он помнил только, как мать вынесла брата на луг. Она несла его, прижимая к груди, и пела. Все время пела. И еще он помнил ее глаза — они испуганно бегали по сторонам, как будто мама чего-то боялась. Эйнджел не знал и не хотел знать, что произошло между мамой и братом. Но одно он знал точно.
— Ты его больше любила, да, мама? Больше, чем меня, — сказал он. — Ну что ж, вот он снова с тобой. Если захочешь, вы будете вместе уже навсегда.
«Ты любила его до смерти, — подумал он, — любила так, как теперь ты пытаешься любить меня, как ты теперь прижимаешь меня к своим складкам жира. Так прижимаешь, что я задыхаюсь. Хорошо, что я его не вижу. Я его ненавижу, Эррола. Я даже не помню, каким он был. Как он выглядел. Господи, как я его ненавижу».
Он услышал голос Эррола:
— Мамочка... мама... я тебя ждал так долго... здесь так холодно, под землей, холодно и очень страшно, мне было так страшно... так одиноко... мамочка, дай мне руку... пройди сквозь стекло, мама. Согрей меня, обними.
Он увидел, как мать тянет руки к зеркалу. Обе руки. Как лунатик во сне. Ее губы медленно растянулись в подобие улыбки... безумной улыбки.
— Если захочешь, мама, вы будете вместе уже навсегда, — повторил Эйнджел. — Ты можешь уйти за ним в прошлое. Жить вместе с ним в зеркале. Он всегда будет с тобой. Ты уже никогда его не потеряешь. Больше уже никогда.
Ее глаза заблестели. Эйнджел знал, что она едва борется с искушением. Он знал, что мама всегда больше любила Эррола, а его, Эйнджела, ненавидела — за то, что он жив, а Эррол умер, — что в смерти Эррола виновата она сама, и именно поэтому она так стремится окружить Эйнджела своей душной любовью, пропахшей дешевенькими духами. Любовью, которая в прямом смысле слова душит его — не дает дышать. Эйнджел и сам не знал, как далеко он готов зайти, когда шептал свои откровения духу из зеркала. Он знал, что мать может войти в Зазеркалье и пропасть там навсегда. Но не знал, действительно ли ему этого хочется. Он не знал, чего именно ему хочется, но знал, что это должно быть что-то совсем другое; что все должно стать по-другому, не так, как сейчас.
Мать тихонько запела. Ее голос был хриплым от постоянного пьянства и сигарет. Он был совсем не похож на ее прежний голос — нежный и мелодичный, как ветер в горах.
— Быть свободным — великий дар, — пропела она и шагнула к зеркалу. — Мы правда теперь будем вместе, Эррол? Всегда? — спросила она. Сделала еще шаг. И еще.
— Иди к нему, мама. Будь с ним, — сказал Эйнджел. — Ты будешь счастлива. И тебе больше уже никогда не придется ко мне прикасаться. Я хочу свободы. — Он сам удивился тому, с какой страстной горячностью прозвучал его голос. «Господи. Я ее ненавижу, — подумал он. — Теперь я могу от нее избавиться. Ее больше не будет рядом. Я заработаю денег, я прекрасно устроюсь. Теперь все будет по-другому».
Она подошла совсем близко к зеркалу. Еще мгновение — и она пройдет сквозь стекло и исчезнет навсегда. Эйнджел вдруг испугался. Неужели она и вправду его не любит?!
— Не надо! — закричал он. — Не делай этого! Нет, не надо! Иначе погубишь себя навсегда! Это не зеркало, это дверь — прямо в ад!
Мать замерла на месте. Шепот ветра затих. Зеленые отблески на стене померкли. Мать дышала сбивчиво и тяжело, как будто только что пробежала сто миль, спасаясь от злого чудовища. Ее зачарованный остекленевший взгляд вновь стал осмысленным.
"Я все испортил, — подумал Эйнджел. — Я упустил свой шанс. Но что-то во мне не дает мне ее отпустить. Я не могу просто так смотреть, как она уходит — бросает меня навсегда. Мы с ней связаны.
Навсегда".
Мать сказала, словно очнувшись от сна:
— Что я здесь делаю? — Потом она обернулась, посмотрела на Эйнджела, опять повернулась к зеркалу, словно пытаясь удержать взглядом какой-то ускользающий образ... опять посмотрела на Эйнджела... побледнела. — У меня что-то явно не то с головой.
— Нет, все в порядке, — сказал Эйнджел. — Ты видела то, что видела. Теперь все будет по-другому, мама. Теперь нас трое. Он вернулся. И он стоит между нами. Я сделал так, чтобы он вернулся, чтобы унять твою боль. Потому что он знает, как надо любить тебя, мама, — знает лучше, чем я.
В ту ночь равновесие власти у них в семье покачнулось, и Эйнджел почувствовал первый глоток свободы. Это было странное чувство — беспокойное, неуютное. Как смутная тревога, как притупленный голод. Казалось бы, Эйнджелу надо бы радоваться, но ему было страшно.
* * *• наплыв: поиск видений •
Брайен приехал к леди Хит не один, а с каким-то молодым человеком. У него были длинные черные волосы и проницательные глаза. Он был очень красивый. Почти по-женски. Когда они приехали, леди Хит варила кофе и смотрела кино по ночному каналу — какой-то фильм с Бела Лугоши, что отнюдь не способствовало тому, чтобы отвлечься от мрачных тревожных мыслей; но у нее просто не было сил выключить телевизор. Петра спала в гостевой спальне.
Обстановка в квартире была по-своему спартанской — предельный минимализм, — но зато все, что там было, отличалось отменным качеством и вкусом: от итальянских мраморных полов до золотой статуэтки четырехликого Брахмы, восседавшего с невозмутимым видом в небольшой нише, устроенной над современной аудиовидеосистемой, и подлинного Тернера в скромной раме над белым кожаным диваном.
![Ксения Лазорева - Ненужный принц. История Сая Валентайна [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
