Роберт МакКаммон - Корабль ночи
– В сорок втором, – сказал он, – я, матрос германского флота, служил на U-198 и был на борту, когда ее потопил у берегов вашего острова британский морской охотник.
Мур подался вперед, лицо его застыло.
– Да-да, – сказал Шиллер. Его глаза походили теперь на кусочки стекла, взгляд посуровел, сосредоточился в одной точке у Мура на лбу. – Спасся только я… Все прочие… кроме одного… пошли на дно вместе с лодкой, а тот, что не утонул, сгорел – попал в горящую солярку. Я звал его… я пытался его найти, но море было усеяно трупами, а в воздухе воняло дымом и горелым мясом. Наша лодка ушла; буквально ушла из– под ног… нет-нет, на месте командира я сделал бы то же самое – видите ли, у них не оставалось времени… И тогда я остался один, а вокруг гремели взрывы, выли сирены, звучали крики… – Шиллер вдруг спохватился; взгляд его едва заметно смягчился, он ткнул окурок в пепельницу. – Извините, – сказал он. – Я не хотел вдаваться в подробности.
– Да нет, – сказал еще не пришедший в себя Мур, – я понимаю. А как вас занесло на Ямайку?
Шиллер рассеянно провел по губам тыльной стороной ладони – привычка, от которой он так и не избавился. У всех, кому довелось стоять вахту на мостике подводных лодок типа «U», вырабатывался и в разной степени укоренялся в подсознании схожий жест – приходилось вытирать с губ соленую корку, а волны снова и снова, тысячу раз окропляли их брызгами, с грохотом разбиваясь о железный фальшборт. Еще одно звено в цепи, которая связывает меня с погибшими, понял он, касаясь губ.
– Теперь я живу на Ямайке, – сказал он. – В конце пятидесятых я вернулся сюда преподавать немецкий язык и историю в Вест-Индском университете, в Моне. По крайней мере, так я объяснял себе это поначалу. Но, наверное, на самом деле я вернулся на Карибы из-за лодки.
Мур ждал продолжения, но Шиллер молчал, и он спросил:
– Из-за лодки? Почему?
– Потому что, – с усилием выговорил Шиллер, – пока я жив, я остаюсь одним из команды… последним из команды этой лодки. – Он снова погладил грани пресс-папье и поставил его на стол. – Я никогда не был рьяным сторонником дела нацизма и, возможно, с самого начала понимал, что Гитлер ведет нашу страну к полному разорению. Но история подарила нам краткий – очень краткий – миг торжества и славы, яркий, как пламя, и, как пламя, канувший в забвение. Этого я никогда не забуду.
В тишине комнаты слышно было, как гудят снаружи насекомые и тихонько шелестит, поет в натянутой на дверь сетке морской ветерок.
– Кажется, вы не сказали мне, как вас зовут, – нарушил молчание Шиллер.
– Дэвид Мур, – представился тот. Он поставил стакан, поднялся, зажег лампу. При свете немец вдруг показался старше своих лет. Взгляд его был подернут дымкой воспоминаний.
– Я бы сейчас с огромным удовольствием выпил, – сказал Шиллер.
– Иногда, знаете ли, надо.
– Да. Со мной так тоже бывает. – Мур плеснул рома в другой стакан и протянул гостю.
Шиллер с благодарностью принял его, пригубил и прислушался к звону насекомых. Он встал, подошел к двери и устремил взгляд на темнеющую бухту.
– Красивый остров, – сказал он чуть погодя, не оборачиваясь к Муру. – Вы знаете, что наша лодка чуть было не уничтожила его?
– Да, знаю.
– И вам… не горько?
– Некоторым – наверняка.
Шиллер кивнул.
– Честный ответ. Видите ли, этот остров находился в зоне нашего патрулирования. Мы получили приказ обстрелять верфь – было известно, что англичане ремонтируют здесь свои суда… и потом, была война…
Мур вновь уселся, не сводя с немца глаз.
– Я помню, – спокойно проговорил Шиллер, – как во время первого обстрела стоял на мостике и считал взрывы на берегу. Мне казалось, все это происходит не со мной, с кем-то другим, где-то далеко. Да, я знал, что мы уничтожаем человеческие души, и все же… это были враги. Морские охотники в ту ночь отчего-то не появились, и обстрел продолжался много часов. Конечно, береговая артиллерия вела ответный огонь, но нас им было не достать. Пламя вырастало в ночи словно буйные алые цветы на черном бархате. Командир посмотрел в бинокль и велел прекратить огонь. И когда эхо выстрелов носового орудия стихло, мы услышали крики… – Шиллер надолго умолк; Мур неотрывно смотрел на него. – Командир остался доволен, и мы снова ушли в патруль.
– И после такого вы не испытывали угрызений совести? Ни разу?
Шиллер повернулся к нему, хмурясь, словно не вполне понял вопрос.
– Я выполнял свой долг. Но будьте покойны, я расплатился за это… и не однажды. Через несколько дней мы вернулись в этот квадрат – командир заподозрил, что на верфях начат ремонт, и хотел еще раз обстрелять их, пока работы не завершены. Неподалеку от острова вахтенный заметил впереди медленно идущий корабль. Мы ушли на глубину и некоторое время следовали за ним. Это был грузовой транспорт. Мы расстреляли его торпедами, но вспышки привлекли внимание военных кораблей, стоявших в вашей бухте. Они засекли нас и зашли сзади. В это время я и еще один матрос, тот, о ком я упоминал, были на палубе. Во время срочного погружения нас смыло…
Шиллер умолк, глядя на море.
– А что стало с лодкой?
– Не знаю, – прошептал немец. – Или, вернее, знаю, но неточно. – Он отпил из стакана. – Морские охотники оцепили район ее погружения и стали сбрасывать глубинные бомбы. Гидролокаторы англичан нащупали нашу лодку, и начался многочасовой обстрел. Все это я был вынужден наблюдать с палубы британского корабля – меня подобрала шлюпка союзников. Море бурлило, как лава в кратере вулкана, плевалось песком, обломками кораллов, растерзанной рыбой. Я подумал о своих товарищах – о тех, кто надеялся спастись от обстрела под многометровой толщей воды.
Обстрел глубинными бомбами страшная вещь, мистер Мур. Вам слышно, как сталь прогибается от взрывов, и вы молите Господа, чтобы не вылетели заклепки. На больших глубинах струйка воды, брызнувшая в крохотное отверстьице, способна снести человеку голову, а заклепки рикошетят, как пули, пробивают не только плоть и кость, но и металлические переборки. И шум… грохот подводных взрывов, пронзительный скрип железа, и лучи гидролокаторов шарят по корпусу лодки, словно в него бросают пригоршнями гравий. – Он содрогнулся и отвел взгляд. – Но вам нельзя издать ни звука, вы должны загнать вглубь страх, подавить вопль, рвущийся из горла, ведь если вы закричите, примерно в трехстах футах у вас над головой люди в наушниках услышат этот крик, и на вашу лодку, кувыркаясь, посыплются новые бомбы. Это чрезвычайно жестокая игра, война натянутых нервов, когда вода из защитницы становится врагом и один– единственный возглас может подписать вам смертный приговор.
