Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
— Но урановая руда есть в Судетах.
Шпеер странно взглянул на него, и Штернберг ясно услышал мысль о Каммлере. Значит, теперь этим занимаются Каммлер и СС. Что ж, тем лучше.
— Бомба будет через два года, доктор Штернберг. — Однако Шпеер сразу в этом усомнился. — А вообще… вообще, всё это чистой воды безумие.
— Судьба протянула нам руку. — Штернберг картинно простёр над картой ладонь. — Нам остаётся лишь взяться и держаться крепко. С фронтов вернутся квалифицированные рабочие. Ни один немецкий завод, ни одна верфь больше не подвергнется бомбардировке. Разве не об этом вы мечтаете каждый день, герр Шпеер? Я знаю, именно об этом. Ваша мечта станет реальностью. Вы будете тем человеком, под предводительством которого немецкая промышленность достигнет невиданных высот. А после победы вернётесь к вашим архитектурным проектам. Думаю, фюрер ждёт именно этого… — Последние слова Штернберг произнёс особенно вкрадчивым и многообещающим тоном.
Несомненно, Гитлер обладал огромной властью над людьми, и Шпеер у него был на коротком поводке. Эта власть — вера, и Штернберг как никогда отчётливо ощутил её терпкий вкус. Он упивался остротой мгновения: с помощью магии или нет, но ему тоже удалось зажечь в чужой душе ослепительный огонь безоглядной веры.
Штернберг не убирал протянутой ладони, ожидая рукопожатия, и Шпеер схватил его за руку, словно утопающий.
Адлерштайн
24 октября 1944 года
Эдельман попался навстречу на центральной лестнице, очень удачно, ещё до полудня. Штернберг спускался вприпрыжку, вращая трость в ловких пальцах, а Эдельман медленно поднимался, чеканя шаг. Они столкнулись на лестничной площадке нос к носу — что, впрочем, в прямом смысле едва ли было возможно, поскольку Эдельман, весьма высокий, был более чем на полголовы ниже Штернберга. Младший по званию, он отпустил нейтральное «Хайль Гитлер», на что Штернберг с подкупающим благодушием ответил:
— Доброго вам утра, милостивый государь. Вы позволите отнять полминуты вашего драгоценного времени?
Офицер воззрился на Штернберга совершенно пустым взглядом. Бессодержательны и бесстрастны были и его мысли. Он был идеальным притворщиком. Почти идеальным.
Штернберг слегка склонился к нему и тихо сказал:
— Слушайте меня внимательно. Сегодня ровно в два часа я жду вас у дверей церкви Святого Петра — если не знаете, это та церковь по соседству с кладбищем. Советую вам прийти одному. Ровно в два, вы запомнили? Если не придёте, я сочту вас самым распоследним трусом.
Следовало отдать должное Эдельману, самообладание у него было превосходное. Он даже не мигнул. Лишь коротко кивнул и произнёс без малейшего оттенка какой-либо интонации:
— Два часа пополудни. Я приду, оберштурмбанфюрер.
И он действительно пришёл. Когда Штернберг подходил к паперти, Эдельман уже стоял у резных дверей и смотрел на часы. Высоко над дверьми нависала обильная кипучая скульптура глубокого портала, по обеим сторонам от створок выстроилось по шеренге святых, прямых и подтянутых, словно солдаты элитной дивизии на смотре. Пока Штернберг поднимался по лестнице, на истёртые ступени упали первые капли дождя. Эдельман молча ждал, он был, как всегда, неестественно спокоен, но на сей раз за спокойствием чувствовалось глухое, тщательно подавляемое шевеление тяжёлой тревоги. С полминуты Штернберг также молчал, глядя на Эдельмана, пытаясь уловить отголоски страха — пожалуй, страх этого лощёного хладнокровного штабиста, отчего-то решившегося на безумный поступок, доставил бы ему немалое удовольствие, — но офицер либо и впрямь не боялся, либо очень хорошо скрывал свои чувства. Эдельман с достоинством выдержал изломанный взгляд Штернберга — мало кто был способен на такое.
— Вам нисколько не интересно, зачем я пригласил вас сюда? — спросил Штернберг со своей непременной ни к чему не относящейся дикой ухмылкой, почти вплотную подступив к офицеру. Очень уж ему хотелось припугнуть бравого красавца.
— Надеюсь, оберштурмбанфюрер, в самом скором времени услышать это, — невозмутимо ответил Эдельман.
— Не желаете зайти? — Штернберг взялся за массивное ржавое кольцо на двери.
— Там заперто, я проверял.
— Ну, это вам так кажется… — Штернберг, чуть помедлив, мягко потянул дверь на себя. В утробе замка что-то пару раз натужно щёлкнуло, и створка отошла с тюремным скрежетом. На лице Эдельмана написалось изумление. Штернберг удовлетворённо усмехнулся. Хотя бы что-то. Правда, едва ли маленький фокус стоил затраченных на него сил. У Штернберга не было особых способностей к телекинезу, и то немногое, что ему удалось развить путём упорных тренировок, давалось с большим трудом. Он даже почувствовал слабость в ногах — и всё из-за пустого куража. Но зато Эдельман теперь смотрел на него несколько по-иному, с явной долей опасливого почтения.
Изнутри церковь казалась гораздо больше, чем снаружи. Серые колонны центрального нефа, составленные из каменных ростков разной толщины, тянулись к стрельчатым аркам и, истончаясь, взмывали выше, к бледным витражам и ребристым сводам. Пол был испещрён чёрно-белой геометрической мозаикой. Изредка под ногами льдисто похрустывали осколки цветных стёкол. Темнота дышала из боковых нефов запахом пыли и холодного камня.
— Пахнет склепом, — заметил Эдельман. — Здесь даже холоднее, чем на улице. Это не здание, а труп.
— Напротив, — не согласился Штернберг. — Пахнет вечностью. Это здание не мертво, оно спит. И оно нас слышит.
Они медленно пошли вперёд, оставляя в пыли отчётливые следы. Скрип офицерских сапог казался в тишине церкви кощунственным. Штернберг стащил с головы криво сидевшую фуражку, и Эдельман машинально сделал то же самое.
— У этого здания, — тихо заговорил Штернберг, — есть память, и такая, что человеку даже не вообразить. И у него есть душа. Чувствуете?
— Это всего лишь пыль. Я даже запаха ладана не слышу… — Эдельман осёкся и умолк, посмотрев на спутника. Штернберг шёл с закрытыми глазами, подставив лицо словно бы свету невидимого солнца. Он улыбался, и эта его улыбка не имела ничего общего с обычным уродливым оскалом.
— Какая здесь чистота. Нигде в городе не дышится так легко, как в храмах. И ни в каких других постройках не бывает так светло.
— Но здесь же мрак. — Эдельман с недоумением наблюдал за Штернбергом. А тот остановился, будто прислушиваясь к чему-то, и заметил:
— Здесь некогда был прекрасный хор.
— Зачем вы привели меня сюда, рейхсмагиер?
Штернберг не ответил. Они направились дальше. Вскоре остановились точно в средокрестии: впереди был алтарь, по бокам в обе стороны уходил в полумрак трансепт (почти все его окна уцелели, но были очень темны от пыли или копоти), а вверху светлел фонарь восьмиугольного купола. Штернберг задрал голову, разглядывая звездообразные рёбра, поддерживающие купол, Эдельман же посмотрел под ноги — по полу змеился вписанный в восьмиугольник лабиринт, выложенный чёрными и белыми плитами. В центре его, как заветная цель, лежала белая восьмиконечная звезда, составленная из двух крестов.
