Макс Фрай - Вторая линия (сборник)
Надо было отключить телефон, думает Ида. Отключить, и все. И все! Загранпаспорт. Загранхуяспорт! Лично мне сейчас вообще ничего не нужно, только воды и поспать, и еще воды, и опять поспать – до вечера. А потом поднять себя бережно и нежно и отвести в ванную. А еще лучше – отнести. Но отнести ее некому. Больше некому носить ее на руках, потому что… Нет, стоп. Вот об этом я сейчас думать не буду. Не бу-ду.
Вспышка света, щелчок затвора.
– Кар! – говорит Ида, взмахнув руками, как крыльями. Чем, спрашивается, не птичка. – Карррр!
Дядя Яша укоризненно качает головой.
* * *– Сейчас вылетит птичка, – говорит дядя Яша.
Ида улыбается. Надо же. Сколько лет прошло, а он совершенно не изменился. И, по заведенному обычаю, вероломно сулит птичку маленькой девочке, которую нарядили как куклу в пышное, кружевное, белое, причесали, как выставочную собачку и усадили на специальный высокий стул.
Ида стоит на пороге, прислонившись к дверному косяку. Шла мимо и зашла. Она сама не знает зачем. Просто так. Вдруг захотелось. Я вернулась в свой город, знакомый до слез. Хотя, почему именно – «до слез»? Просто в свой город. Точка. В свой незнакомый, совершенно неузнаваемый город. Все вокруг изменилось, а дядияшино ателье такое же, как было, на том же самом месте, даже вывеска осталась старая. Фантастика.
– Сейчас вылетит птичка, – говорит дядя Яша.
А вот возьмет и кааак вылетит, думает Ида. Вот смеху будет.
Она вдруг вспомнила, как сама сидела на этом стуле – маленькое неповоротливое чучелко в пышном кусачем платье. И ведь была птичка, вылетела, даже целых две, точно! Вот и сейчас – будет.
Щелчок, вспышка, и два волнистых попугайчика, голубой и желтый, вылетают, вернее, влетают в студию через открытую форточку. Покружив по комнате, они приближаются к камере и – Ида глазам своим не верит, но это так! – исчезают, растворяются в объективе. Маленькая принцесса звонко хохочет и хлопает в ладоши.
– Ты видел? Видел? – возбужденно спрашивает мужа принцессина мама, хрупкая и очень юная, до ушей закутанная в пятнистую шубку.
Ее муж молча смотрит на форточку. А дядя Яша – на Иду. Конечно, он ее узнал. Еще бы.
Проводив клиентов, он помогает Иде снять пальто. Ставит на электроплитку старый мельхиоровый кофейник. Жестом указывает на стул – дескать, садись. И только потом, дождавшись, пока согреется кофе и разлив его – Иде в щербатую фарфоровую чашку, себе в эмалированную кружку – спокойно говорит:
– Хорошо, что все получилось.
Короткие истории о непостижимом и неопределенном
От автора
Здесь собраны короткие тексты разных лет; ясно, что далеко не все и даже не десятая часть их. Гораздо меньше. Некоторые уже публиковались в разных моих книжках, с другими это случится впервые.
У меня были некоторые сомнения, публиковать ли их в этой книге, которая все-таки заявлена как сборник рассказов. И все же захотелось показать – не то чтобы «лучшие» из моих коротких текстов, а те, которые кажутся наиболее уместными и своевременными. Мне, сегодня.
О людях Границы[25]
Так уж заведено, что на всякой границе между тем и этим кто-нибудь непременно болтается. «Кто-нибудь» – это люди Границы (это мы).
Люди Границы не принадлежат ни одной из территорий, между которыми проложена граница. И вообще ничему и никому не принадлежат.
(От этого нам немного неуютно, но на публике мы обычно храбримся и говорим, что это и есть настоящая свобода. Хотя наедине с собой представления не имеем, так ли это.)
Из вышесказанного следует, что люди Границы везде не дома (но это вовсе не значит, будто наш дом нигде; у нас его попросту нет).
На одной из граничащих территорий их обычно считают безобидными безумцами, на другой – близорукими, безъязыкими чужаками. Людям Границы это на руку: когда тебя принимают всерьез – жди беды.
Люди Границы – контрабандисты; на их совести переправка нелегального, несбывшегося товара. Поэтому по обе стороны они вне закона; впрочем, за них редко принимаются всерьез, за их головы никогда и нигде не предлагали наград. Все потому, что обе стороны остро заинтересованы в нелегальных партиях снов, неправдоподобных историй и смутных обещаний. К тому же везде находятся желающие пересечь границу, но без хорошего проводника мало кто рискует. (Живой товар – отдельная, самая большая статья наших доходов, так-то.)
Люди Границы всегда охвачены всепоглощающей, неизбывной тоской по дому, которого у них нет и не будет. Поэтому они обычно веселы и энергичны, как котята, увлеченные игрой. (Если мы перестанем смеяться, мы погибнем.)
Считается, что от людей Границы нет ни особого вреда, ни мало-мальски ощутимой пользы. Это почти правда.
Почти.
(Без нас тут все протухнет.)
Про хворост[26]
Когда топишь камин, а кочерги в доме нет, то и дело приходится выбирать из кучи хвороста какую-нибудь удобную ветку, чтобы с ее помощью ворошить другие хворостины, перемешивать, переворачивать, передвигать с места на место.
Тогда хворост в камине сгорает быстрее, зато ветка, выбранная в качестве кочерги, не попадает в топку очень долго. Несколько дней, а иногда и недель. Ну, то есть пока ей не найдется замена, такая же или лучше.
Очень знакомая ситуация, да?
Причем в обоих случаях – если считать горение «благом» для хвороста, и если расценивать горение как «зло» для хвороста, все равно. Всегда нужен кто-то, чтобы помогать другим (таким же, как он сам) сгореть побыстрее.
И пока он делает свое дело, он свободен от повинности гореть или лишен права гореть. Все равно.
Все равно, действительно.
Не мой[27]
У нас во дворе живет немой. Ну или не живет, а просто бродит в окрестностях.
Немой, мягко говоря, закладывает за воротник. То есть, если называть вещи своими именами, бухает по-черному.
В середине почти всякой ночи немой задирает лицо к небу и громогласно заявляет о себе. Похоже, он собачится с небесами, как другие – со сварливыми женами. Кажется, немой считает что небеса камнем повисли у него на шее. Не будь этого груза, он бы всем показал! А так, что ж, не покажет. Ничего, никому.
Ближе к утру немой, похоже, окончательно утрачивает скромное, но отчасти справедливое представление о реальности, присущее обычно людям его круга. И, надо думать, приближается к пониманию подлинной сути вещей. Поэтому предрассветные речи немого преисполнены душераздирающего отчаяния, какого не доводилось мне видеть даже на самом дне себя в наичернейшие дни – а это дорогого стоит.
