Николай Переяслов - Перед прочтением — сжечь!
Я помню, что где-то здесь поблизости была раньше одна довольно неплохая пельменная, куда мы с Лёхой и Виталькой иногда забегали тяпнуть по пару стаканчиков красного вина под пельмешки, но вот только осталась ли она там ещё и сегодня — одному Богу известно…
Миновав один или два квартала, я перешёл через неширокую полупустую улочку и повернул за угол показавшегося мне хорошо знакомым дома, поражаясь тому, что даже выбоины и царапины на его стенах остались, кажется, теми же самыми, что и в годы моей отшумевшей юности. Вон гастроном, в котором мы по пути в пельменную покупали себе пару 750-граммовых бутылок вина (обычно это был «Портвейн-777», а если повезет, то и болгарская «Варна» — в добывании выпивки тогда тоже был свой особый смысл, ведь мужчина с древности считает себя охотником, приносящим добычу, так что достать хорошее вино — это уже само по себе было определенным кайфом, сравнимым с добыванием трофеев), а вон, в глубине двора, покосившаяся деревянная скамейка, на которой мы потом курили… Счастливое всё-таки было тогда время, что бы там ни сочиняли о нём наши сегодняшние газеты! Ну не чувствовал я на себе никакого тоталитарного гнёта, и никакое отсутствие свободы меня не томило. Было хорошо на душе — пел и смеялся, было хреново — материл начальство и Брежнева, а чаще всего просто жил себе, пил с друзьями добытое в привычных очередях да исканиях вино, травил анекдоты, не боясь никаких стукачей и доносов, встречался с девушками, не думая, о том, разразится ли в нынешнем августе очередной дефолт или же на этот раз обойдётся, а также делал массу других человеческих дел, наполнявших меня вполне искренней радостью бытия и гордостью за мою самую справедливую в мире Родину. И когда мне сегодня долдонят о якобы творившихся в СССР невиданных жестокостях, допускавшихся органами КГБ по отношению к тогдашним инакомыслящим, когда оперируют переполненными мордовскими лагерями, в которых, мол, бессчетно умирали политические заключенные и борцы за права человека, или когда напоминают мне о тысячах не выпускаемых в те годы за границу людей, то, честно вам признаюсь, я без всякого колебания говорю им на это: «Идите вы на хер!» Потому что, видя, как небольшая кучка кухонных трепачей и фарцовщиков, называющая себя диссидентами, смогла своими гнилыми базарами да перепродаваемыми в институтских туалетах пластинками группы «Дип пеппл» и джинсами «Супер Райфл» разложить всю государственную идеологию и повалить созидаемый в течение семидесяти четырёх лет общественный строй, я понимаю, что все наши самые жестокие и несправедливые суды и вся наша страшная карательная система ни хрена на самом деле не делали! Потому что не желающее своей гибели государство должно, когда это бывает нужно, уметь наступать на горло своему гуманизму и быть тысячекратно более жестоким и безжалостным, чем были мы, причём по отношению не только к своим внешним врагам, но и к врагам внутренним. А наши хвалёные «органы», как это выявила потом горбачёвская перестройка, просто сидели в своей лубянской бастилии да жевали сопли…
Помнится, в своё время я смеялся (да, наверное, и не я один) над высказыванием Сталина о том, что по мере продвижения к коммунизму, классовая борьба в СССР будет все более обостряться. Откуда же, недоумевал я тогда, эти самые классы возьмутся, если мы подходим всё ближе и ближе к коммунизму, и в обществе практически не остаётся носителей какой-либо другой морали, кроме коммунистической? Спустя семь-то десятилетий после установления Советской власти, а?..
Однако Сталин был не дурак и всё говорил правильно. К концу восьмидесятых годов классовая борьба в стране обострилась до такой степени, что произошло то, что казалось уже невозможным даже теоретически — реставрация капитализма в СССР. И государство, славившееся самой народной властью в мире, за какие-то считанные годы превратилось в оплот самого античеловечного и несправедливого из существующих на планете режимов. Вместо эпохи построения коммунизма с её бесплатными образованием, здравохранением и принадлежащим народу искусством, наступила совершенно новая полоса жизни, основными принципами которой стали «наплюй на закон», «убей ближнего», «продай Родину», «ограбь вдову и сироту», «растли ребёнка» и им подобные. И хозяев этой жизни меньше всего волновала проблема обеспечения населения дешёвыми пельменями. Нет денег — вари дома суп из пакетов или жарь картошку. А предприятия общественного питания должны служить для комфортного отдыха тех, кто сумел перестроиться и найти себя в новой жизни. Поэтому и памятная мне пельменная оказалась к этому времени уже продана в частные руки, и на её месте теперь располагался небольшой элитный ресторанчик под названием «Пирл Харбор».
Остановившись возле вывешенного в стеклянной витрине декоративно оформленного меню, я посмотрел на проставленные там в американских долларах цены и, сопоставив их мысленно с имеющейся в моём кармане наличностью, побрёл дальше. Увы, порция пельменей за двенадцать с половиной долларов представляла для меня абсолютно неподъёмный вес. А потому я, не останавливаясь, прошёл ещё мимо нескольких аналогичных заведений и, зайдя квартала через три в один из небольших продуктовых магазинов, купил там себе сто пятьдесят граммов докторской колбасы, городскую булку и бутылку слабогазированной минеральной воды «Воронежская высокогорная» (хотя откуда, спрашивается, в Воронеже горы?), после чего нашёл на бульварчике неподалёку от гостиницы «Высотная» пустую скамейку и, присев на неё, без всякого удовольствия всем этим поужинал, почти автоматически наблюдая при этом, как на город опускается вечер, и вокруг начинают зажигаться голубоватые бледные фонари.
— …Да если бы я один их видел, а то ведь весь посёлок! — ворвался вдруг в моё сознание чей-то возбуждённый голос и, повернув голову, я увидел двух приближающихся к моей скамейке парней. — Они целых полчаса кружили над дачами, как будто специально позировали! Не веришь, спроси у любого из наших соседей…
— А разве рядом с тобой кто-нибудь живёт? Я как-то заезжал туда с ребятами по делам, так мы не встретили по пути ни одного человека. Там же почти все дачи недостроены.
— Ну, скажешь тоже! Почти все… Есть, конечно, брошенный недострой, не спорю, но половина-то посёлка обжита, так что свидетелей хоть отбавляй.
— Так ты бы сфотографировал, раз они так долго не улетали.
— Какой там! Я, во-первых, об этом сразу и не подумал, а во-вторых, когда они улетели, я вдруг заметил, что мои электронные часы идут в обратную сторону. А если они так сильно повлияли на часы, то ты представляешь, какое они излучали поле? Я думаю, всё равно бы ни на одном кадре ни фига не получилось. Ну и, в третьих, знаешь, — он на какое-то мгновение нерешительно замялся, но потом всё-таки закончил: — Если говорить без булды, то, увидев над своей головой всю эту неземную эскадрилью, я, честно говоря, чуть не обосрался. Шутка ли — семнадцать огромнейших серебристых дисков, закрывших собой всё небо! У меня собака от ужаса разорвала цепь, на которой сидела, и сбежала, куда глаза глядят, я так её и не докричался. А один из моих соседей держит нутрий — так они у него разбили от страха клетку, в которой до этого два года мирно жили и размножались, и куда-то тоже поразбегались. И у других соседей вся живность дала дёру. А когда я потом, не дозвавшись Рекса, собрался уезжать в город, то минут двадцать не мог завести свою машину. Она у меня хоть и подержанная, но это всё-таки не наш «Жигуль», а «Тойота», с ней такого никогда раньше не было.
