Дарья Беляева - Маленькие Смерти
— Где остальные? — спрашиваю я.
— Готовятся потихоньку. Не переживай. Все хорошо. Со всеми. Кроме Мильтона, но с ним никогда ничего хорошего не бывает.
— Ты жестокая, — говорю я, и Мэнди щелкает меня по носу. Мне было бы странно называть ее мамой, но она растила меня, как мать. Я не могу сказать ей что-то драматическое вроде «я так нуждался в тебе, мама», потому что когда я в ней нуждался, она была рядом. И даже не могу сказать «вся наша жизнь — ложь!», потому что жизнь у меня была отличная, и мама моя — лучше всех. А несказанные слова ведь не так и важны.
— Почему, интересно, Морриган меня спасла? — спрашиваю я.
Мэнди пожимает плечами, тянет:
— Суке стало стыдно?
— Ну, я серьезно.
— Думаю, что она настолько ненавидит Грэйди, забравшего ее мальчика, что готова даже тебе помочь.
Я молчу, рассматривая белый потолок с каким-то смешанным, неясным чувством внутри.
— Мне показалось, она не любила Доминика.
— Так иногда кажется, — пожимает плечами Мэнди. И говорит неожиданно серьезно:
— Не наше с тобой это дело.
А я не могу толком сформулировать, что кажется мне неправильным и обидным. Я смотрю на сонную муху, ползущую по потолку к какой-то только ей известной цели, пока моя мысль, наконец, не оформляется.
Обидно, думается мне, что Доминик не знал, что мама любит его, пока был с ней рядом. А теперь любовь уже никому не поможет.
— Все, — Мэнди щелкает меня по носу. — Прекрати свои слюнявые экзистенциально-либеральные мысли и собирайся, раз уж ты в порядке.
— Куда?
— Мы с тобой должны уговорить Ивви сидеть с нами ночью на кладбище, резать себе руки и слушать бормотания на чужом языке.
— Будет сложно. Она же, как это еще говорится, нормальная.
— Именно, поэтому едем мы. Нас с тобой она ненавидит меньше, чем всех остальных. Может быть, она нас послушает.
Если честно, я с трудом представляю, как уговорить Ивви, по крайней мере, выслушать нас. Но если сегодня вечером мы должны будем выгнать Грэйди из нашего уютного мира, придется постараться как следует.
Мэнди скидывает меня с кровати, говорит:
— Ты собирайся, а я еще полежу.
— Какая ты грубая, — отвечаю я с досадой, — Нельзя так с людьми.
Но мои усилия по реморализации Мэнди, я знаю, пропадут втуне, поэтому продолжаю собираться молча, напряженно проигрывая все варианты забористой ругани, которые мы имеем возможность услышать от Ивви.
Ивви живет в небольшой квартирке на Саут-Уайт стрит, что не так далеко от полицейского департамента. Папа не раз предлагал ей переехать в место поспокойнее и покомфортнее, но Ивви Денлон упрямо не желала ни брать нашу фамилию, ни получать наших денег.
Подъезд, в который мы с Мэнди заходим, пахнет кошками и сигаретами так резко, что Мэнди кривит губы и морщит острый нос.
— Дрянь какая, — говорит она. Мэнди могла вести себя сколько угодно грубо, но неприглядная для нее правда заключалась в том, что она была богатой белой девочкой, окончившей Гарвард, и были контексты, в которых как бы ей ни хотелось обратного, она вела себя соответственно своему статусу.
Ступени щербатые, как зубы у среднего обитателя местных квартир. Прямо под каблуком у Мэнди отлетает от ступеньки средних размеров камушек, и я поддерживаю ее, чтобы не упала.
— Наверное, — говорит Мэнди. — Наша девочка хочет быть поближе к преступникам, которых ловит.
— Не все бедные — преступники, Мэнди.
Я стараюсь не ловить себя на стереотипах, свойственных богатому южанину. Все черные — наркоманы или дешевая рабочая сила, все бедные — фермеры или преступники, все, кто не любит соус барбекю — русские коммунисты, а все, кто живут за Дэлавером — чертовы янки.
И только ты сидишь и попиваешь холодный чаек на своем увитом зеленью балконе, уверенный, что находишься в сердце Америки.
Хотя, разумеется, я понимаю, что позиция не лишена привлекательности, по крайней мере с точки зрения комфорта ее исповедующего. Дверь, за которой находится квартира Ивви, представляется мне довольно хлипкой, несмотря на новые, блестящие замки, которыми она обзавелась.
Выпавший глаз кнопки звонка болтается на проволоке. Мэнди пытается его приладить и позвонить, но в конце концов стучит в дверь ногой. Ивви открывает не сразу. Я уверен, раздумывает, стоя возле глазка, зачем мы пришли и стоит ли показывать, что она дома. Но в какой-то момент природная ответственность Ивви берет верх над природной недоверчивостью, и вот она распахивает дверь с таким видом, будто мы помешали ей, как минимум, стричь ногти на ногах, а как максимум преодолевать линейную концепцию времени и выходить в вечность.
— Да? — говорит она. — Все живы?
Ивви задает этот вопрос со вполне понятной задумкой. Если все живы, можно будет закрыть дверь. В зубах у нее дымится сигарета, а зеленые, яркие глаза чуть прищурены, как будто она не совсем уверена, что мы те, за кого себя выдаем.
Ивви явно не в духе, и это плохо. В худшем случае, она примет все, что мы говорим за неудачную шутку и выгонит нас. Мэнди говорит вдруг тоном невероятно серьезным:
— Можно нам зайти?
Она не отвечает на вопрос Ивви, и тем самым вынуждает ее нас, по крайней мере, пропустить. Но более того — не отвечает с таким видом, что рядом с недоверием у Ивви в глазах рыбкой всплескивает волнение.
Квартира у Ивви небогатая, тесноватая и темная, но всегда чисто прибранная. Комната всего одна, довольно аскетичная и едва обставленная, как будто Ивви старательно избегает оставлять следы собственного существования в этой квартире. Кухня со старой газовой плитой напротив говорит о присутствии Ивви терпким, резким запахом табака, впитавшимся, кажется, в ее стены.
Когда Ивви приводит нас на кухню, я говорю:
— Твоя газовая плита продолжает наводить ужас. Не боишься, что если будешь здесь курить, подорвешь все к чертям?
— Этот риск стоит возможности засунуть голову в духовку, если ты мне надоешь, зануда, — отвечает Ивви, как и всегда лучащаяся дружелюбием. Единственное в кухне окошко выходит на окна противоположного, кирпично-красного дома, так что видно только уголочек молочно-белого неба. Сегодня пасмурно, и я отмечаю бледный оттенок облаков, которые вот-вот разойдутся, выпуская дождь.
Ивви ставит электрический чайник, включающийся далеко не с первого раза. Я знаю, что несмотря на убогость обстановки, Ивви любит здесь каждую деталь, всякую вещь, потому что заработала все сама. Создала это место, как мертвые создают свои рай или ад.
Какое оно ни есть, но все — ее. Мы с Мэнди занимаем места на колченогих табуретках и смотрим на Ивви чуть склонив головы набок совершенно одинаковыми движениями.
