Энн Райс - Песнь серафимов
Наверное, отец сейчас горестно смеется, потому что с нами покончено.
12
ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ ФЛУРИИ
Закончив рассказ, Флурия заплакала. Мне снова захотелось заключить ее в объятия, однако я понимал, что это неприлично, недопустимо.
Я тихо повторил, что даже не представляю, какую боль она испытывает от потери Лии, могу лишь молча восхищаться ее мужеством.
— Я не верю, что Господь мог забрать ребенка в наказание кому-то, — сказал я. — Хотя пути Господни неисповедимы. Мне кажется, вы поступили совершенно правильно, отпустив Розу в Париж. А Лия умерла из-за обычной для ребенка болезни.
Флурии стало немного легче от моих слов. Она сильно устала, и, возможно, эта усталость лучше всего успокаивала ее.
Она встала из-за стола, подошла к узкой щели окна и принялась смотреть на падающий снег.
Я остановился рядом с ней.
— Нам надо разрешить еще много вопросов, Флурия, но главное одно. Если я поеду в Париж и уговорю Розу приехать сюда, чтобы сыграть роль Лии…
— Неужели вы думаете, что эта мысль не приходила мне в голову? — Флурия повернулась ко мне лицом. — Это слишком опасно. И Годуин никогда не согласится на такой обман. Разве подмена может считаться благим делом?
— Но Иаков обманул Исаака, — возразила. — Чтобы стать Израилем и отцом народа.
— Да, это так, а Роза самая сообразительная и красноречивая из двоих моих дочерей. Но это слишком опасно. Вдруг Роза не сумеет ответить на вопросы леди Маргарет или не узнает в маленькой Элеоноре близкую подругу? Нет, так рисковать нельзя.
— Роза может просто отказаться говорить с теми, кто выдвигает против вас обвинения, — сказал я. — И все это поймут. Ей надо только появиться.
Эта мысль, очевидно, не приходила в голову Флурии.
Она широкими шагами прошлась по комнате, заламывая руки. Всю жизнь я слышал это словосочетание: «заламывая руки». Однако до сих пор ни разу не видел, чтобы кто-нибудь это делал.
Меня поразила мысль о том, что теперь я знаю эту женщину лучше, чем кого-либо в своей жизни. То была странная, леденящая мысль, и не потому что Флурию я любил меньше своих близких, а потому что мысль о собственной жизни была мне невыносима.
— Но если Роза все-таки сможет появиться здесь, — продолжал я, — сколько евреев знает, что у вас близнецы? Сколько народу знает вашего отца?
— Многие, но ни один не проговорится, — уверенно ответила она. — Не забывайте, у моих соплеменников вероотступник считается умершим, ушедшим навсегда, и никто не упоминает его имя. Мы ни разу не заговаривали об этом с тех пор, как приехали сюда. И никто не заговаривал с нами о Розе. Я бы сказала, что это сейчас самая большая еврейская тайна. — Она продолжала, будто хотела объяснить: — По закону Роза должна была лишиться всей собственности, унаследованной от официального отца, из-за своего отступничества. Да, здесь есть люди, знающие об этом, но они молчат. Наш лекарь и другие старейшины проследят, чтобы никто нас не выдал.
— А ваш отец? Вы не написали ему о смерти Лии?
— Нет, а даже если бы написала, он бы сжег письмо, не читая. Он пообещал мне, что сожжет все мои письма… А Меир в отчаянии и горе винит в болезни Лии себя, поскольку это он привез нас сюда. Он думает, что в Оксфорде, в тиши и безопасности, Лия никогда бы не заболела. Он не писал моему отцу. Но это не значит, что отцу ничего не известно. У него здесь слишком много друзей, чтобы он оставался в неведении.
Флурия снова заплакала.
— Он увидит в этом Божью кару, — прошептала она сквозь слезы, — я уверена.
— Что мне нужно сделать для вас? — спросил я.
Я не был уверен, что мы придем к соглашению, однако Флурия отличалась проницательным умом и рассудительностью, и надо было поторапливаться.
— Поезжайте к Годуину, — сказала она, и ее лицо смягчилось при звуке его имени. — Поезжайте к нему, попросите его приехать и утихомирить братьев-монахов. Пусть он заявит о нашей невиновности. Доминиканцы почитают Годуина. Он учился у Фомы и Альберта, пока они не уехали, чтобы учить и проповедовать в Италии. Его исследования Маймонида и Аристотеля известны даже здесь. Он приедет, чтобы спасти меня, я уверена, потому что… потому что Лия наша дочь.
Снова полились слезы. Она повернулась спиной к холодному окну и казалась такой хрупкой в свете свечей, что от этого зрелища мне было больно.
На мгновение мне показалось, что я слышу голоса вдали, какой-то чужеродный звук в шуме ветра. Но Флурия ничего не замечала, и я не стал об этом заговаривать. Я бы обнял ее, как сестру, если бы посмел.
— Может быть, Годуин сможет открыть народу правду и с этим делом будет покончено, — сказала она. — Может быть, он заставит черных братьев понять, что я не убивала свою дочь. Он выступит свидетелем, поскольку знает мой характер и мою душу.
В ней зародилась надежда. И во мне тоже.
— О, каким великим счастьем было бы избавиться от этой громадной лжи! — воскликнула Флурия. — Пока мы с вами разговариваем, Меир пишет письма с просьбой пожертвовать денег. Долги буду списаны. Да что там, я согласна на полное разорение, на потерю всего, если это поможет нам спастись из этого ужасного места. Только бы не навлечь беду на евреев Норвича. Они уже пострадали однажды.
— Несомненно, так было бы лучше всего, — сказал я, — потому что обман — это ужасный риск. Даже ваши друзья-иудеи могут нечаянно сказать или сделать что-то не то и все испортить. Но если город не воспримет правды? Даже от Годуина? Тогда будет поздно настаивать на прежнем обмане. Вы не сможете прибегнуть к спасительной лжи.
И опять я услышал в темноте тот звук. Точнее, какие-то мягкие невнятные звуки, а затем более пронзительные. Но падающий снег заглушал их.
— Брат Тоби, — сказала Флурия, — поезжайте в Париж и изложите брату Годуину все как есть. Ему вы можете признаться во всем, и пусть решение принимает Годуин.
— Да, я так и сделаю, Флурия, — ответил я и снова услышал шум и далекий гул колокола.
Я жестом показал, что хочу подойти поближе к окну. Флурия отступила в сторону.
— Это набат, — проговорила она испуганно.
— Может быть, и нет, — сказал я.
Внезапно зазвонил другой колокол.
— Неужели жгут евреев? — Слова застревали у нее в горле.
Не успел я ответить, как деревянная дверь комнаты распахнулась и появился шериф в доспехах, с мокрыми от снега волосами. Он отошел в сторону, пропуская двух мальчишек-слуг, которые втащили в комнату несколько сундуков. Вслед за ними вошел Меир.
Его взгляд был устремлен на Флурию, пока он откидывал заснеженный капюшон.
Флурия упала в его объятия.
