Кэрри Гринберг - Лунные капли во флаконе
Девочка нерешительно взглянула на гувернантку, но та от неожиданности не вымолвила ни слова.
- Бери же! - Элинор нетерпеливо сунула кулек прямо в руки девочке и повернулась к Амелии.
- Идем! Сколько можно сидеть на одном месте?
Амелия поднялась и взяла со скамейки свой зонтик - почти такой же, как у Элинор, - как вдруг услышала за спиной резкий голос гувернантки.
- Мадемуазель Амели! - она говорила негромко, но ее слова прозвучали хлестко, как удар кнутом. Девушка резко обернулась. Это платье противного темно-коричного оттенка... эти поношенные желтые перчатки... этот нарочитый французский акцент... Девочка, низко опустив голову, едва сдерживала слезы, а кулек уже оказался в руках мадемуазель Пати. Амелия широко раскрытыми глазами посмотрела на совсем юную себя, затем перевела взгляд на мерзкую гувернантку, похожую в ее прогулочной одежде на сороку, и на нее накатила волна непреодолимой, яростной ненависти. Как только эта бесцветная, грубая женщина могла так изводить ее! Нет, больше она не будет мучить ее, она не позволит!
Чувствуя, как злость бурлит в груди, не находя выхода, Амелия что было сил замахнулась зонтиком и ударила им мадемуазель Пати прямо в грудь. Острый наконечник вошел в ее плоть, словно нож в масло. На тонкое кружево брызнула кровь, расцвечивая кипенно-белую ткань красивыми красными цветами. Они цвели на белом поле, выпуская бутоны, которые набухали и раскрывались крупными алыми маками. Целое море маков, таких ярких и алых, как кровь.
***
Струйка алой крови брызнула на ночную рубашку, и Конни поспешила к кровати с носовым платком. Горничная выглядела едва ли лучше, чем лежащая в беспамятстве девушка: она не спала уже третьи сутки подряд, лишь пару раз задремала в кресле около постели больной, и сама с трудом держалась на ногах.
- У мисс снова кровь носом пошла! - запричитала она и взглянула на доктора с надеждой.
Тот черным грачом ходил по комнате, бурча что-то себе под нос. Пусть это был и не тот чинный врач из Лондона, который уже как-то приезжал с миссис Черрингтон, но он единственный мог сделать хоть что-то. Доктор приходил к ним теперь каждый день с тех пор, как мисс Черрингтон заболела, приносил свои лекарства и веру в чудесное исцеление.
- Со вчерашнего дня никаких изменений, - констатировал доктор, прощупывая пульс девушки. Ее ручка казалась просто игрушечной в его ладони, и висела, как плеть. Девушка заворочалась, когда Конни промокнула кровь платком, и зашлась кашлем, но так и не открыла глаз.
- Но она поправится, да?
Доктор многозначительно хмыкнул.
- Она очень слаба, но пока не умирает. Вы даете ей сироп от кашля и горячее питье?
- Мисс все время в беспамятстве, как же заставить ее! - Конни испуганно посмотрела на мужчину. - Мы с Мэри вдвоем пытаемся давать ей лекарство, но ее постоянно тошнит. Но когда все же удается его влить, кашель прекращается, и она засыпает сном младенца.
- Значит, старайтесь делать так, как я предписал! - доктор строго посмотрел на нее, и служанка закивала, как провинившаяся школьница.
Тумбочка возле кровати Амелии была заставлена флаконами, баночками и бутылочками самых разных размеров с непонятными Конни названиями: часть была написана по-иностранному, а некоторых слов она и на английском-то не знала. На полу стоял таз с прохладной водой и полотенцем, которое прикладывали ко лбу, чтобы сбить жар, и которое было совершенно бесполезным. Здесь же лежали и грелки - девушку бросало из жара в озноб, и слуги пытались сделать все, чтобы облегчить ее мучения.
- Мне надо поговорить с мистером Черрингтоном.
- Я сейчас вас провожу, - засуетилась она и уже у самой двери спросила тихо: - У нее воспаление легких, да? У меня тетка от него умерла...
Доктор внимательно посмотрел на нее и поправил очки на переносице:
- Ты говорила, что твоя госпожа бегала ночью под дождем? Ничего удивительного! Если вы не будете выполнять мои предписания, то ее может постичь судьба твоей тетки.
***
Снова эта комната, полная зеркал и слепящего белого света. Но все зеркала пусты. Пусты, и не видно даже краешка белого платья.
Амелия бежит, но ее ноги не двигаются. Обернуться она тоже не может. Да что же это! Она мечется, пока вдруг не понимает, что привязана - сидит на стуле, опутанная белыми бинтами, и не может даже пошевелиться. Ноги и руки девушки затекли, и она почти не чувствует их. Ей так нужна помощь! Скорее бы кто-нибудь пришел и освободил её. Самой ей ни за что не развязать этих пут, они слишком туго стянуты, а узлы слишком прочные.
Элинор, ее подруга! Она должна быть где-то здесь, должна помочь ей!
- Ни к чему паниковать, - раздался за ее спиной такой знакомый голос. - Неужели ты не можешь просто стряхнуть с себя какую-то нитку?
- Нитку? - непонимающе переспросила Амелия.
Тут же она почувствовала слабое движение воздуха, и вслед за этим осознала, что освободилась. Потирая затекшие запястья, она встала. На полу, обвившись вокруг ножек стула, и в самом деле лежала тонкая белая нитка. Амелия в недоумении обернулась и увидела Элинор. Та стояла в зеркале, скептически приподняв одну бровь, и вновь казалась призраком из далекого прошлого, портретом, написанным лунным светом по стеклу.
- Но как ты...
- Очень просто, - ответила та. - Как и все, что я делаю. А вот для тебя, похоже, многие вещи слишком сложны. Как жаль, что ты отвергаешь мою помощь.
- Но мне не нужна никакая помощь, - начала девушка.
- Неужели? - Элинор улыбнулась так, что у Амелии засосало под ложечкой. - А, по-моему, очень нужна. Ведь даже они не могут ничего сделать! - они показала куда-то вниз.
Амелия взглянула туда, куда указывал изящный пальчик, и перед глазами у нее потемнело.
Она увидела саму себя, раскинувшуюся на постели в собственной спальне. Рядом суетились Мэри и Конни, и та новая девочка с кухни, здесь же был и незнакомый доктор, созерцающий ее с необычайно серьезным видом. Боже, но почему все они собрались в ее комнате? И почему она так ужасно выглядит? Ее волосы разметались по подушке, лицо заострилось и приобрело желтоватый оттенок, отчего казалось восковым, на лбу блестела испарина. Полупрозрачная кожа и закрытые глаза придавали Амелии почти безжизненный вид, если бы не слабое прерывистое дыхание, от которого ее грудь едва заметно приподнималась под ночной рубашкой. Она выглядела отвратительно, более того, она видела себя почти мертвой, омерзительным, гниющим трупом.
- Потому что ты умираешь, - сообщила ей Элинор. - Не можешь справиться даже с простудой, если пробежишься под дождем.
