Эрик Хелм - Уцелевший
Девушка пробежала к себе, повалилась на узкую, стоявшую рядом с окном постель и зарыдала. Утешать ее было некому. В Хлафордстоне царил полный переполох, ибо речи Торбьерна прозвучали в ночной тишине громко и отчетливо, а когда выяснилось, кто говорил, все — от капитана латников и до разбуженной нежданным гамом стряпухи, пришли в полное умоисступление.
Барона кое-как привели в чувство, дотащили до спальни, оставили наедине со священником, который дал сопровождавшим знак удалиться. Сразу сообщать еле живому де Монсеррату о похищении жены, разумеется, не дерзнул никто. Но Бертран и сам отлично уразумел сказанное головой скандинава. Обретя дар речи, он без дальних околичностей принялся исповедоваться капеллану Беофреду, по-прежнему белый от пережитого ужаса. Прежде Бертран как-то не размышлял о делах потусторонних, всецело занятый повседневными заботами, войной, турнирами, пирушками. Неожиданное и страшное столкновение со сверхъестественным поразило его, точно удар кузнечного молота.
Беседа со священником несколько успокоила де Монсеррата касательно адского пламени, которое уже наяву мерещилось несчастному рыцарю, но пережитое потрясение оказалось чересчур сильным. Бертрану срочно и незамедлительно требовалось выпить. Доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери женские рыдания остановили барона, двигавшегося прямиком к столовой. Де Монсеррат заглянул в светелку и узрел служанку Эрны простертой на постели. Решив, что видит очередного пришельца с того света, Бертран буквально взвыл.
— Господин! — вскочила ненамного меньше перепугавшаяся Иветта.
— Откуда ты? — выкрикнул де Монсеррат.
— Я не виновата, господин! Лошадь понесла, и госпожа осталась позади, а сеньор де Монтагут... Де Монтагут...
— Что сеньор де Монтагут?!
Плача в три ручья, Иветта сбивчиво рассказала все.
* * *
Разум Танит словно завеса окутала. Все существо девушки начало подчиняться непонятному опьянению — духовному и физическому; веки стали непроизвольно смыкаться... смыкаться...
— Власть и знание, знание и власть, — бормотала Танит. — Веди, Мизка, веди.
— Теперь заговорила прежняя умница, — хрипло и радостно прокаркала старуха. — Не бойся, ночь едва спустилась, мы поспеем еще прежде, нежели явится Повелитель. Не бойся, ничего не бойся.
Девушка шла вперед устремленно и неотвратимо. Зрачки ее расширились до предела, мышцы лица подергивались, пальцы судорожно сжимались.
Она едва заметила, как пересекла дорогу, снова полная странной силы после долгого и утомительного дня.
Странная пара торопилась по совершенно безлюдной местности. Ни домика, ни фермы, ни дерева, ни куста не попадалось им по дороге. Затем в густой, почти непроницаемой тьме возникло синеватое световое пятно.
Сатанисты продолжали нечестивый ритуал. Старая ведьма немного просчиталась: в долине уже бушевала оргия. И Танит с неожиданной ясностью поняла: отступать некуда. Цыганка быстро и безошибочно привела ее на шабаш, и участвовать в дьявольском действе предстоит независимо от желания или нежелания.
Девушка не могла оторвать переполненных ужасом глаз от чудовищной фигуры на каменном троне. Хотелось повернуться, без памяти бежать, укрыться спасительным ночным мраком, но старуха держала крепко и неумолимо влекла туда, в окаянное сборище.
Увидев кощунство, которое де Ришло запретил наблюдать Рексу ван Рину, Танит почувствовала, что вот-вот упадет и не поднимется. Она пыталась опустить веки — и не смогла. В отчаянии, просветлев разумом от неимоверного испуга, попыталась перекреститься — но цыганка мертвой хваткой впилась в ослабевшую руку. Слова молитвы не приходили на память.
Старуха гоготала, увлекая Танит в долину. Девушка спотыкалась, едва не падала. Пересохшее, сжатое спазмой горло отказывалось кричать, а противиться было немыслимо: незримые злобные токи, витавшие вокруг, уже сгибали волю, в корне пресекая любую попытку отпрянуть.
Нечеловеческая какофония, музыкальных инструментов неожиданно стихла. До ближайшего из участников оставалось не свыше десяти ярдов. Танит икнула от ужаса.
— Пришли, моя красотка, пришли, моя сладкая, — прокудахтала Мизка.
Колоссальная козлиная башка повернулась, и пылающие глаза устремились прямо на Танит.
Поздно.
Предупреждения Рекса пропали вотще.
Силы, которые девушка столь наивно мечтала подчинить себе, готовились поглотить ее душу, а потом подвергнуть осквернению тело. После чего предстояло умопомрачительно жуткое падение в неизмеримо глубокий Колодец, Черную Бездну.
15. Сила света
До глубокой ночи граф дез Эркольт развлекал собравшихся песнями собственного сочинения. Звонкий струнный перебор и неожиданно глубокий голос очаровали всех, а в особенности — Эрну, присевшую рядом на крохотной скамеечке, подпершую подбородок ладонями, безотрывно глядевшую в тонкое, точеное лицо провансальца. И тот, казалось, пел исключительно для нее одной, время от времени улыбаясь юной хозяйке замка, ласково щурясь и вкладывая особое чувство в нежные куплеты, исполненные замысловатых и не всегда понятных девушке метафор.
Столь не похож был этот случайный пришелец на людей, окружавших Эрну с детских лет, столь разительно изящен душой и телом, что влюбленность вспыхнула сразу. Наутро, когда молодой граф тронулся в дальнейший, лишь ему ведомый путь, Эрна безудержно разрыдалась и несколько недель бродила по замку Валленштедт словно потерянная, вяло отзываясь на вопросы и ни с кем не заговаривая первой. Забыть Раймбаута вполне ей не удалось даже в последующие, богатые пылом и приключениями годы.
Но до утра было еще далеко.
Дез Эркольт слегка покрутил костяные колки, дернул струну-другую, прислушался к звуку и запел:
Когда я родился, заране проклят Роком,
Простерла надо мной Луна свои крыла;
И с той поры мой стих сочится горьким соком,
И дух мой с той поры окутывает мгла.
Средь бесконечных гор, в стремлении жестоком,
Почти обнажена, за мной богиня зла
Ступала, словно тень и, темным глядя оком,
Не Авелем звала, но Каином звала.
Пред кем я виноват — пред Небом или Адом?
Но стражду без конца, отравлен жгучим ядом:
Стрела в груди — навек, и негде черпать сил.
И сирая душа томится в плоти сирой, —
(Как нищий властелин, простившийся с порфирой!)
И тает, как свеча, среди ночных светил.[26]
Присутствовавшие помолчали, как требовала того печальная песня графа. Проняло даже седоусого задиру, который собственноручно подал дез Эркольту серебряный кубок и предложил выпить мировую.
