Энн Райс - Пандора
На нас обрушился ливень цветочных лепестков, словно на пару новобрачных в Риме, Мариус держал меня за руку, как будто мы только что поженились, вокруг пели люди. Безупречное счастье, счастье такое острое, что, наверное, далеко не всем дано его испытать. Она стояла на широком черном алтаре из диорита. Была ночь. Мы находились в замкнутом пространстве, наполненном людьми, но темном и прохладном; ветер поднимал песок со дна долины, а она смотрела вниз, на того, кого принесли ей в жертву. Мужчина с закрытыми глазами и связанными руками. Он не сопротивлялся.
Она обнажила зубы; верующие, заполонившие долину, охнули, а она взяла мужчину за горло и выпила его кровь. Закончив, она уронила его и подняла руки.
«Я несу очищение!» – выкрикнула она.
Снова полетели лепестки, лепестки всех цветов, вокруг нас размахивали павлиньими перьями и пальмовыми листьями, то и дело раздавались всплески пения, яростный звук барабана, а она улыбалась, глядя на нас со своего постамента; ее лицо заметно раскраснелось, стало подвижным и человеческим; подведенные черным глаза скользили по толпам верующих.
Все начали танцевать, кроме нее, – она лишь наблюдала, а затем медленно подняла глаза и посмотрела вдаль поверх наших голов, сквозь высокое прямоугольное окно на мерцающий небосвод. Заиграли трубы. Танец превращался в неистовую пляску.
Лицо ее вдруг таинственным образом потемнело, она отвлеклась, будто ее душа взлетела через двери к небесам, а потом грустно опустила глаза. У нее был потерянный вид. Ею овладел гнев.
И она оглушительно выкрикнула:
«Разбойник, пьющий кровь!»
Толпа смолкла.
«Приведите его ко мне».
Толпа расступилась, пропуская тех, кто вел к ее алтарю бешено сопротивляющегося бога.
«Как ты смеешь судить меня?» – кричал он.
Вавилонянин, с длинными, густыми, вьющимися волосами, с усами и бородой. Чтобы удерживать его, понадобился десяток смертных.
«В место сожжения, в горы, на солнце, в крепчайших оковах!» – крикнула она.
Его утащили.
Она еще раз подняла глаза. Звезды увеличились в размере, яснее стали видны древние созвездия. Мы плыли под небесами.
Сидя в изящном позолоченном кресле, какой-то мальчик спорил с окружающими. Старые мужчины, полускрытые темнотой. В лицо мальчику светила лампа.
Мы остановились в дверях. Мальчик был хрупким, с тоненькими, как палочки, руками и ногами.
«И вы говорите, – недоверчиво вопрошал мальчик, – что в горах поклоняются тем, кто пьет кровь?!»
По священному локону на обритой голове, по тому, как остальные ждали его ответа, я поняла, что это фараон. Он в ужасе поднял глаза, заметив ее приближение. Его стражи бежали.
«Да, – сказала она, – и ты не в силах им помешать!»
Она подняла его, маленького хрупкого мальчика, разорвала его горло, как зверь, выпуская кровь из смертельной раны.
«Мелкий царек, – сказала она. – Мелкое царство».
Видение исчезло.
Мои губы плотно прижались к холодной коже. Я целовала ее. Не пила.
Я вновь ощутила тяжесть собственного тела, упала ей на руку и выскользнула из ее объятий.
Ее слабо светящийся профиль остался прежним – безмолвным, бесчувственным. Застывшее лицо без единого пятнышка или морщинки. Я рухнула в объятия Мариуса. Ее рука вернулась в прежнее положение.
Все виделось мне идеально четким – недвижимые царь и царица, искусно выписанные ляпис-лазурью на золотой мозаике фигуры…
Я почувствовала резкую боль – в сердце, во чреве, как будто меня ударили ножом.
«Мариус!» – вскрикнула я.
Он поднял меня и понес из комнаты.
«Нет, я хочу постоять на коленях у ее ног», – просила я, задыхаясь от боли. Я старалась сдержать мучительный крик – мир же только что переродился! А теперь – агония!
Он усадил меня в высокой траве, и она примялась под моей тяжестью. Из моего чрева, даже изо рта, хлынул поток человеческих жидкостей. Я увидела цветы, совсем рядом. Я увидела дружелюбные небеса, яркие, как в моем видении. Боль была невыразимой.
Теперь я поняла, зачем он унес меня из святилища.
Я вытерла щеку – нет сил выносить эту мерзость. Меня снедала боль. Я старалась снова увидеть ее откровения, вспомнить ее, но боль стала слишком уж сильным препятствием.
«Мариус!» – крикнула я.
Он прикрыл меня и поцеловал в щеку.
«Пей от меня, – сказал он. – Пей, пока не пройдет боль. Пей – это всего лишь умирает плоть. Пандора, ты бессмертна!»
«Иди сюда, возьми меня», – сказала я и просунула руку между его ног.
«Это теперь не имеет значения».
Но часть тела, навеки потерянная богом Озирисом, та часть тела, что я искала, оказалась твердой. Я направила ее в себя – холодную, напряженную. Потом я начала пить и не могла остановиться, а когда я почувствовала прикосновение к моей шее его зубов, когда он начал вытягивать из меня новую смесь, наполнявшую мои вены, я познала его, я любила его и в одну незначительную секунду прочла все его секреты.
Он был прав. Те органы, что располагались ниже талии, больше не имели значения. Он пил мою кровь. Я – его. Это была наша брачная ночь. Ветерок мягко стелил по земле траву – величественное брачное ложе пахло только зеленью.
Боль прошла. Я вскинула руку и потрогала мягкие цветы.
Он сорвал с меня испачканное платье и поднял меня на руки. Он отнес меня к бассейну, где стояла мраморная Венера – в полусогнутой позе, подняв одну ногу над прохладной водой.
«Пандора!» – прошептал он.
Рядом с ним стояли мальчики, передавая ему кувшины. Он наклонил кувшин и облил меня водой. Когда вода побежала по коже, я почувствовала под ногами плитку, устилавшую дно. Такого ощущения я никогда не испытывала! Еще один кувшин – восхитительное купание. На миг я испугалась, что боль вернется, но нет, она ушла навсегда.
«Я люблю тебя всем сердцем, – сказала я. – Я отдала им и тебе, Мариус, всю свою любовь. Мариус, я вижу в темноте, я вижу в кромешной тьме за деревьями!»
Мариус обнял меня. Мальчики медленно омыли нас обоих, наклоняя кувшины и обливая нас серебристой водой.
«Ты рядом со мной, – сказал Мариус, – здесь, рядом; я не одинок, я с тобой, моя красавица, с тобой – ни с какой иной душой! С тобой!»
Он отступил на шаг, и я залюбовалась им и, хотя была вся мокрая, протянула руку потрогать его растрепавшиеся длинные чужеземные волосы. Он весь сверкал, покрытый каплями воды.
«Да, – сказала я, – именно этого она и хотела».
Его лицо застыло. Он нахмурился. Пристально посмотрел на меня. Что-то коренным образом изменилось, причем к худшему. Я чувствовала.
«Что?» – спросил он.
«Она этого хотела. Она ясно дала мне это понять в видениях. Она хотела, чтобы я была с тобой, чтобы ты не был одинок».
Он попятился. От гнева?
