Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 1.
— Чао! — сказал мне Джонни, крепко нажимавший на педали; его сопровождал верный Чиф. Я помахал всем им вслед.
— Какао! — крикнул я. Я двинул домой, по пути бросая Рибелю шишки, которые он с удовольствием приносил мне обратно. Под одним из кустов Рибель обнаружил змеиную нору и залился яростным лаем, но я не дал ему особенно разойтись и торопливо оттащил прочь от греха, потому что то, что скрывалось в норе, в любой момент могло решить выбраться наружу. Уж очень большая была змеиная нора. Дома я прямиком отправился на кухню; мама проводила меня внимательным взглядом.
— Ты весь мокрый, Кори! — констатировала она очевидное. — Чем это ты занимался! Пожав плечами, я вытащил из холодильника кувшин с лимонадом.
— Ничем особенным, — отозвался я.
Глава 2
Разговор в парикмахерской
— Немного снимем сверху и подровняем по бокам, так, Том?
— Наверное. Полагаю, так.
— Что ж, тогда приступим. Такими словами мистер Доллар, парикмахер с Мерчантс-стрит, предварял начало каждой стрижки. Вы могли говорить или не говорить ему, какая именно стрижка вам нужна, каким вы видите себя в будущем, умеренно остриженным или совершенно оболваненным, все равно у него всегда выходило “немного-снимем-сверху-и-подровняем-по-бокам”. Потому что речь шла о нормальной, “настоящей” стрижке, а не о каких-то там фигли-мигли с укладкой, как в парикмахерских салонах. За доллар сорок пять вы получали полный набор услуг: обертывание шеи хрустящим полотенцем в голубую подоску, щелканье ножницами над ухом, треск машинки и ощущение ледяного прикосновения свежеправленой на кожаном ремне бритвы в тех местах, где оставались тонкие короткие волоски; а за этим следовал щедрый душ из одной из волшебных бутылок с наклейками “Дикий Корень”, “Виталии” или “Брилкрим для укладки волос”. Я говорю “волшебных бутылок”, потому что, когда бы я ни пришел стричься к мистеру Доллару, в этих бутылках, хранившихся на полке позади кресла для клиента, всегда было ровно половина бодрящей и пахучей жидкости и уровень ее никогда не уменьшался ни на дюйм. По окончании стрижки — в данном случае уместнее было бы сказать “скальпирования” — мистер Доллар расстегивал английскую булавку и снимал с вашей шеи цирюльное полотенце, после чего заботливо стряхивал умерщвленные волоски с ворота вашей рубашки специальной щеткой, по ощущениям — из щетины со свиного рыла. После процедуры взрослые могли освежиться пивом или кока-колой, а ребята — выбрать себе леденец: лимонный, апельсиновый, виноградный или вишневый.
— Жарковато сегодня, — сказал мистер Доллар, приподнимая папины волосы расческой и срезая их концы острыми ножницами.
— Да уж.
— Бывало и пожарче. Знавали мы и не такие денечки. В 36-м в этот день было сто три.
— А в 27-м — все сто четыре! — подал голос мистер Оуэн Каткоут, пожилой человек, неизменно составлявший партию в шашки другому старику, мистеру Габриэлю “Джазисту” Джексону в задней комнате парикмахерской; потолочный вентилятор там немного разгонял воздух и было легче дышать. Морщинистое лицо мистера Каткоута, сплошь покрытое коричневыми пятнами, напоминало карту какой-то неизвестной заграничной страны. У него были глаза-щелки и руки с длинными пальцами, спутанные седеющие волосы цвета соломы свисали прядями до самых плеч, что наверняка болезненно резало глаз мистера Доллара. Мистер Джексон был старый толстый негр с огромным животом, серо-стальными волосами и небольшой, аккуратно подстриженной бородкой. Он зарабатывал себе на жизнь тем, что чистил и чинил ботинки и туфли. Люди приносили их к нему в мастерскую, которая находилась позади парикмахерской мистера Доллара. Свое прозвище мистер Джексон получил за то, что мог, по словам моего отца, “выдуть из своего кларнета целую оперу со всеми шмелями и мухами”. Кларнет мистера Джексона, хранившийся в футляре из мореного дорогого дерева, всегда находился у своего хозяина под рукой.
— В июле будет еще жарче, — заметил мистер Джексон, задумчиво глядя на шашки. Протянув руку, он было взял одну шашку, потом опустил ее на место и снова задумался.
— Оуэн, ты опять решил устроить мне западню: как прошлый раз — “между Сциллой и Харибдой”?
— И не думал, Джексон.
— Давай-давай, не пудри мне мозги, старый ты лис! — усмехнулся мистер Джексон, наконец вычислив простую, но смертоносную ловушку, заготовленную для противника мистером Каткоутом. — Решил освежевать меня и зажарить на обед? Нет уж, зубы сломаешь, жестковат я, понятно? Следующий ход позволил ему с легкостью избежать западни. Мистер Доллар был невысокий упитанный человечек, лицом напоминавший бульдога. Его подвижные кустистые, как дикая трава, брови взлетали под лоб по любому поводу, что бы ни случилось, волосы были подстрижены ежиком, так коротко, что сквозь них виднелась желтоватая кожа. Он знал все и обо всех; я не уставал удивляться его осведомленности. Его можно было спросить про что угодно из прошлой истории Зефира, и он моментально пускался в подробное повествование. В течение последних двадцати лет мистер Доллар был единственным парикмахером в Зефире. Он умело держал руку на пульсе громких слухов и тихих сплетен и в любой миг мог рассказать вам все, что происходит в любом уголке Зефира. Мистер Доллар был коллекционером: на его письменном столе лежала здоровенная стопка комиксов, а кроме того, “Поля и реки”, “Иллюстрированные спортивные страницы”, а от Дэви Рэя я слышал, что в задней комнате специально для взрослых у мистера Доллара была припасена подборка “Жеребца”, “Частной жизни” и “Аргоси”.
— Кори? — спросил меня мистер Доллар, продолжая кромсать волосы отца. — Ты еще не познакомился с новым мальчиком?
— Нет. Сэр? Я понятия не имел, что в нашем городе появился какой-то новый мальчик.
— Вчера вместе с отцом они заходили ко мне подстричься. У парнишки отличные волосы, но этот его чуб — я об него чуть ножницы не затупил. Чик-чик-чик, сказали ножницы.
— Они приехали на прошлой неделе.
— Это та новая семья, что сняла дом на углу Гринхув и Ханук? — поинтересовался отец.
— Да, это они самые и есть. Их фамилия Кюрлис. Ничего, приятные люди. У них у всех отличные волосы.
— А чем занимается этот мистер Кюрлис?
— Коммивояжер, — ответил мистер Доллар. — Продаст рубашки какой-то компании из Атланты. Его паренек на пару лет моложе Кори. Я усадил его на “коня”, и он даже не ойкнул ни разу. “Конь” был гипсовым размалеванным чудом, унесенным с какой-то карусели; теперь “конь” был прикручен рядом с обычным парикмахерским креслом. На “коне” стриглись только самые маленькие детишки, я со смущением вспоминал время, когда готов был часами находиться под ножницами мистера Доллара и напрочь расстаться со всеми волосами, только бы сидеть и сидеть на “коне”, засунув ноги в стремена, и не вставать с седла. Тот факт, что мальчик Кюрлисов — допустим, девяти лет от роду — стригся, сидя на лошадке, сказал мне, что он скорее всего маменькин сынок.
