Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи

Мы пошли по боковому коридору и увидели, что странный мир не ограничивается лестницей D. Эта нереальная реальность охватывает весь дом.

На улице шел снег. Но на изуродованную, безжизненную землю падали не белые, а черные хлопья, похожие на клецки, на штрихи угольным карандашом, резко выделявшиеся на мертвенной серости неба.

– Часы опять встали? – дрожащим голосом спросил Ренцо.

Да, именно так: время (по крайней мере, то, что показывали мои часы) в реальности третьего с половиной этажа замирало. Но стоило нам вернуться на первый этаж лестницы D в нашем мире, часы снова начинали работать как ни в чем не бывало, показывая правильное время с учетом тех минут, что мы провели в иной реальности.

Здесь все внушало ужас – завораживающий, пленительный, многогранный, будто ты оказался в музее странностей и чудес, в какой-нибудь кунсткамере. Каждое новое, чудовищное открытие вызывало отвращение и одновременно увлекало за собой, приглашая разглядывать дальше эту отвратительную карусель кошмаров.

Мы шли по коридорам молча, крепко сжимая ножи в руках, но в отличие от страшилища Фолкини, которого видели во время первого путешествия (если не считать пауков, по-прежнему бродивших по разрушенному двору, и валявшихся там странных белых предметов, похожих на кости), остальные фигуры двигались как будто в замедленной съемке, где-то далеко, – словно размытые черные пятна, наложенные на изображение знакомого нам дома.

Развешанное на балконах белье казалось шкурами животных или человеческой кожей, дыры в изношенной одежде походили на чьи-то глаза и рты. Когда я это увидел, то встал как вкопанный, и Ренцо пришлось схватить меня за капюшон и потащить вперед, чтобы заставить идти дальше.

В главном коридоре, услышав звук, напоминающий бульканье выжимаемого из апельсинов сока, мы спрятались за колонной и увидели сплетницу Ди Фебо, шагающую по обшарпанной плитке. Точнее, карикатуру на нее, облаченную в безразмерное платье в цветочек, жалкое скопление колыхавшегося жира и дряблой кожи. Вместо головы из воротника торчал пучок человеческих языков разного размера. На среднем, толстом и мозолистом, по бокам виднелись поросячьи ледяные глазки. Каждый язык резким злобным шепотом рассказывал один из секретов дома или слух, и эти звуки сливались в единый хор, в бесконечную песню, где у каждого была своя мелодия на своем диалекте.

– МарциазиспитсинженеромБруно-синьора Карлеттибросаетобъедкинабалконсоседейснизу-Баудукконеплатитзаквартиру-сынПингогомикгомик гомиииик…

Она проплыла мимо, не обращая на нас внимания, покачиваясь на жирных ногах и оставляя за собой вонючую полоску клейкой слюны. В сумках с продуктами, которые она держала в толстых руках, извивались какие-то твари; разглядывать их у меня не было никакого желания.

Как только она ушла, мы побежали к лифту, соблюдая правило «по одной части за раз», и вернулись в нашу реальность, пытаясь стряхнуть окутавший нас гипнотический ужас. Мы дрожали, но не только от страха. Это был трепет открытия.

Мне бы очень хотелось сказать вам, что чудовищные вещи, которые мы там увидели, убедили нас никогда туда не возвращаться. Но тогда вообще не стоило писать этот рассказ или он был бы намного короче.

Мы возвращались.

Магия темноты оказалась сильнее порождаемых ею кошмаров и страхов, и зов этой другой «Авроры» манил нас куда больше, чем монотонная мелодия повседневности.

Да, мы возвращались.

Снова и снова, все чаще. Раз в неделю, два, три, продолжая соблюдать крайнюю осторожность.

Я очень похудел, мало ел, плохо спал и стал отвратительно учиться, хотя до этого получал четыре-три. Ренцо постигла та же участь, но его энтузиазм и страсть к исследованиям не угасали и были куда сильнее, чем у автора этих строк.

– Завтра нужно сходить на лестницу F! Давай заглянем на чердак!

Ренцо не мог ни дня прожить, чтобы не предложить новую вылазку. Я по-прежнему боготворил своего друга, но начал беспокоиться, часто видя его уставившимся в одну точку или слыша странные, бессмысленные фразы, например: «Когда-нибудь мы сможем переехать туда жить, туда, на другую сторону. Где время остановилось. Там мы всегда будем молодыми, да?»

Мы возвращались и возвращались, как наркоманы за дозой, как отец семейства, который не может не ходить налево.

Но никому ни о чем не рассказывали. Это была наша тайна.

Вылазки проходили спокойно, нам не приходилось убегать или использовать ножи и петарды. Мы проводили на той стороне не больше десяти-пятнадцати минут. Боялись, вдруг кто-то из жильцов заметит застрявший лифт и позвонит лифтеру, чтобы тот вернул его на первый этаж (щиток находился в подвале, а дверь туда была заперта на ключ).

Как туристы в террариуме, смотрели на непохожие, пугающие формы жизни, не подвергая себя риску.

Мы обнаружили шастающих по подвалам слепых крыс, издававших почти человеческие звуки. Проходя мимо некоторых дверей слышали обрывки разговоров, поражающих такой жестокостью и непристойным содержанием, что волосы на голове вставали дыбом. Виски, кокер-спаниель синьоры Мартини, в жизни был вздорной кусачей собачонкой, а в этом мире превратился в Цербера и восседал на балконе с тремя головами – двумя собачьими и головой своей хозяйки, чей привычно беззубый рот украшали острые клыки и черный раздвоенный язык.

– Надо составить карту наших открытий, – предложил Ренцо как-то вечером, когда мы сидели у него на кухне, листая номер «The Games Machine». С того дня мы стали зарисовывать каждую исследованную нами лестницу, каждый новый уголок, куда нам удавалось заглянуть.

Изображая нереальное, мы надеялись окончательно поверить в его существование. Мы были детьми, да, но не идиотами: те немногие представления о жизни, которые уже сложились у нас, не противоречили нашим открытиям.

Мы придумали даже теорию происхождения этого мира, пока в общих чертах: фундамент дома в той реальности стоял на земле снов и фантазий, а сплетни, ложь, пустая болтовня и суеверия, существовавшие в «Авроре» долгие годы, слухи, легенды и наши страхи – особенно наши страхи – каким-то необъяснимым образом спрессовывались, образуя складку времени и пространства, формируя мир, куда можно было попасть с лестницы D.

Там материализовались видения, появлялись изображения на засвеченных кадрах фотопленки, там в темноте виднелись кости, опухоли, мутации, ногти и клыки. И их бледное подобие время от времени проникало в нашу реальность…

Это был дом-карикатура, где обитали наши призраки – страх наказания за непослушание, страх темноты, наркоманов, секса, боязнь взросления, боязнь стать изгоем. Ту «Аврору» населяли образы, рожденные детской фантазией, самые смелые проявления нашего Я, неподконтрольные сознанию, тревоги жильцов и их странные обличия.

По большей части безобидные. Просто привидения. Страшные с виду, но на самом деле лишь тающие в воздухе облачка пыльцы.

Только с чудовищем Фолкини все было иначе. От него исходила опасность – осязаемая, смертельная. Возможно потому, что старик с верхнего этажа стал главным призраком «Авроры», которого все дети боялись до смерти и сбегали, едва завидев; а может, наши страхи и дали ему такую силу.

Сон разума порождает монстров, и самые опасные из них питаются кошмарами невинных. Мы чувствовали, что Фолкини где-то рядом, что он может появиться в любой момент, а он наверняка чувствовал наше присутствие, хоть мы и старались об этом не думать. Ведь именно Фолкини дергал за ниточки всех марионеток «Авроры 2».

Нам не раз казалось, что мы слышим, как он ходит по своей квартире, шаркая ногами, в одежде времен Муссолини, то и дело глядя в глазок глазами-щупальцами. Не раз откуда-то с чердаков или из котельных доносилась негромкая мелодия «Черной мордашки». Не раз, приехав на третий с половиной этаж, мы не вылезали из лифта, а возвращались обратно, свято уверенные в том, что стоит нам выйти на площадку, как Фолкини откроет дверь своей квартиры на верхнем этаже и снова попытается поймать нас.