Ожившие кошмары (сборник) (СИ) - Рязанцев Павел
Тропа ещё раз плавно изогнулась и вот: конусообразный сугроб крыши с проглядывающей сквозь изморозь чернотой древних брёвен. В этот раз избушка стояла угрюмой тенью среди белизны заснеженного леса: дверь закрыта, никакого проблеска огонька.
Мы подошли к столбику с обрывком верёвки и остановились. Всю дорогу в моей руке был включённый фонарик. Он и сейчас выхватил из окончательно сгустившейся тьмы детали вставшего перед нами строения. Я вышел вперед. Вдруг в конусе света закрытая дверь дрогнула и начала со скрипом открываться. Невольно отпрянув, я оказался в стороне от Нюрки. В то же время фонарь заморгал, стоп-кадрами проявляя картину словно рывками распахивающейся двери, наполнился обжигающим пальцы холодом и потух. На миг мрак надвинулся со всех сторон, но его тут же разогнало яркое свечение, которое начало исходить от девочки. Она улыбнулась мне, когда я озадаченно глянул в её сторону, держа в руке подведшее дитя технологий.
Из недр избушки, плавно двигаясь вышло нечто. В этот раз я разглядел, что брошенное на топчан тряпьё и впрямь словно налилось материальной сущностью, формируя из складок материала человекоподобную фигуру. Она жадно двинулась в сторону Нюрки, но тут же, точно от преграды, отпрянула от линии свечения, что окружало девочку. Мне послышался разочарованный полустон-полувой, существо на пару мгновений застыло и вкрадчиво двинулось в мою сторону. На лице Нюрки появилась тревога.
Сказать, что я, в свою очередь, встревожился — это ничего не сказать. Страх, оказалось, не так далеко отошёл: так, отступил деликатно, дал себя на миг мужиком почуять. Но тут же обратно вернулся — извини, работа такая — руку протянул и кишки узлом скрутил. Когда существо из избушки лапу плавно протянуло, отмахнулся не из лихости — так, на автомате. Обожгло руку будь здоров — сразу всплыли слова Никитичны о парне, которого словно железом промороженным терзали. Следом я фонарём потухшим вмазал, уже отскакивая — что-то отлетело от жуткой фигуры. Правда ещё один момент выяснился: ей это так, не особо важно: на смену куска тряпья, заиндевевшего в виде грубого подобия руки, которая отломилась от удара, прямо из воздуха нечто из намерзающих кристаллов льда собралось. Похоже нет разницы духу этому, из чего скафандр себе ваять для прогулок в нашей реальности.
Желание бежать окатило волной, все мысли в себе растворило. Нестись так, чтоб без оглядки, когда сердце горлом выпрыгивает и сам не поймешь в какую сторону мчишь. Холодом пронизывающим захлестнуло: будто голый на зимнем ветру или простынь мокрая ледяная на и так озябшее до крайности тело. Тут на левом запястье приятным отдалось, будто кто-то рукой теплой коснулся, стиснул ободряюще, выше ладонью провел, по щеке погладил. Чуть схлынул цепенящий ужас — сам удивился, как на месте остался. На руку глянул — про веревочку вспомнил, что Светка мне по напутствию Никитичны повязала. Удержала, выходит, на краю: вряд ли что доброго было, если б кинулся без разбора со слепыми от страха глазами. Попутно отметил, что ореол света от Нюрки уменьшился и существо тут же в ее сторону вильнуло, словно невтерпеж ему: не прорваться пока, а любое намек достать желаемое — и рвётся в ту сторону.
Тут и Санину историю вспомнил: что убежал парень, а свет возьми и погасни. Выходит, первый дрался, второй ноги сделал, а результат в итоге один: оба погибли и дитя тоже. А как? Ведь свет ее не пускает этого злобного духа, не подвластна ему Нюрка. Так — свет… Он же угасать начал, когда я желанием бежать был охвачен. Это что ж: погиб, сбег — так и так одну оставил. А ведь когда, как она говорит, «увидел» её, ниточку протянул, не то, что себя — меня вытащить смогла. Так, внимание значит… быть с ней… не оставлять… Это, выходит, как с любым ребенком: все вроде знают, что так надо, на поверхности же всё, и говорят постоянно об этом, в книжках умных пишут, а на деле в основном в разное смотрят, не направляют всего себя взглядом на это удивительною создание, даже рядом находясь, одного бросают.
Я, замерев в состоянии осознания чего-то сокровенного, взглянул на Нюрку, увидел всё ту же доверчивость в ответном взоре, внимательно всмотрелся в её облик: чуть вздернутый носик, россыпь веснушек, пробуждающая невольный отклик внутри детская улыбка — немного забавная из-за сменяющихся молочных зубов, — большие ясные глаза, полные живого интереса всем окружающим. И это свечение — такое удивительное. Я понял, что только сейчас словно позволил себе прямо его заметить и признать, поверить, что это правда, это есть, это чудо и оно настоящее.
Улыбка Нюрки стала еще задорней, она даже радостно захохотала, захлопав в ладоши. Ореол сияния рывком раздался вширь, захватив в своё пространство меня и отбросив в сторону опять направившееся ко мне жуткое существо. Теперь уж оно в голос завыло так, что метель вскинулась и от мороза затрещало все вокруг. Даже та основа, в которую материально воплотился злой дух, не выдержала и начала ломаться и отваливаться.
В круг света мороз не проникал, а точнее, холоднее, чем было, не стало. Мы с Нюркой стояли рядом и наблюдали, как мечется в невозможности нас достать страшное существо, как осыпаются с него куски перемороженного ветхого тряпья и льда, всё больше открывая призрачную, напоминающую туман основу, в облике которой начинают угадываться черты очень древней женщины. Всклоченные космы волос, костистое страшное лицо. Тем не менее оно показалось мне чем-то знакомым. «Никитична?!» — вспыхнуло узнавание. Но тут же и понимание подоспело: нет, просто есть некое отдаленное сходство в облике, может родственное, а может по роду деятельности, так сказать. Только вот черты его были гротескно искажены злобой и, возможно, недоверчивым страхом, словно скомкавшим их в гримасе отторжения всего вокруг и заморозившим в таком состоянии на века. В конце концов эта сущность, ещё раз пронзительно взвыв, потянулось струями тумана внутрь избушки и вроде как сползло в подпол.
Тут мысль одна меня дернула. Так уж не хотелось мне ей следовать, в избушку эту жуткую заходить, но все же Нюрку за руку взял, чтобы долго не объяснять, и пошел.
— Осторожно, не провались, — сказал девочке, и указав на лавку, — посиди пока. Что сущность эта к нам сунется, решил не бояться: свечение Нюркино всё внутри заполнило, вроде как заперев собой темный провал. Но крышку на всякий случай я тоже на место задвинул.
Остановился рядом с печкой, скептически осмотрел — может и впрямь, спалить здесь всё и не мучиться? Вздохнул, взял стоящую возле неё в углу кочергу, и стал отбивать подтеки льда. Как-то более-менее управившись, открыл дверцу, заложил валяющиеся тут же остатки дров, щепки мелкие в середину сунул. К ним добавил хорошенько пропитанную спиртом тряпку, в которую, собственно, и была завернута бутылка и спички. Запалил. Пламя вспыхнуло, дым сперва заклубился внутрь избушки, но, видать, дымоход остался целым, и тяга пошла. В печи все сильнее затрещало и защелкало.
Становилось все теплее. Печка долго парила остатками тающего льда, наконец просохла и начала давать ровный жар. Я несколько раз бегал наломать сухих сучьев для добавки. Сперва было боязно, но все обошлось и мне стало спокойней. Стены постепенно сперва потемнели, напитавшись влагой от растаявшего инея, потом начали подсыхать. На небольшой полке я нашел даже чайник, пару кружек и остатки заварки. Почистив посуду снегом, поставил греть натаявшую из снега же воду. Через некоторое время по избушке поплыл аромат свежезаваренного чая. Оглядываясь, чтобы еще сделать, пока он слегка остынет, увидел у изголовья топчана керосинку, стоящую на табурете. Налил туда спирта и поджег фитиль. Теплый огонек лампы добавил еще больше уюта. Преобразилась избушка, жизнью в ней запахло: прибраться бы еще малость, а так вполне милое местечке, не сравнишь с былой жутью. Чем я и занялся, благо веник тоже нашелся.
Нюрка, до этого с интересом наблюдающая за моими действиями, тоже активно присоединилась к наведению порядка. Основной мусор смели, за порог выбросили. Остатки какого-то рванья, щепки, клочки пожелтевших газет я в печку бросил. Стол и лавки от пыли обмахнули.
