Елена Блонди - ТАТУИРО (HOMO)
– Обещает в Москву приехать. И тебя найти обязательно, – Ната рассмеялась и устроила лист перед витькиным носом, – смотри-ка, смотри!
– Вы всегда теперь – с нами, – Ингрид улыбнулась. Наклонилась и, обхватывая за шею, прижалась губами к черным волосам Германа, – отдав рисунко, он оставил шезлонг и пересел к ее ногам.
Витька отвел наташину руку с рисунком подальше, рассматривая. И рассмеялся. С белого листа на него смотрели два большеглазых существа, – чуть оформлены силуэты плавными линиями. Непонятно, люди ли, звери. Но перелиты один в другого, и похожи взглядами – пара глаз повыше, завитки волос по склоненной голове, и вторая пара, пониже, с контурами пальцев на макушке. Кусочек колена, выгнутая линия бока, плавно – бедро. Смотрел, уплывая в сон, но доходил взгляд до глаз, до темных печальных провалов в белизне бумаги, и появлялась сладкая печаль, уже без сна – о бесконечности… Потому что поверх двух силуэтов, связывая их, вилось длинное тулово, чуть намеченное повторящимся рисунком легкого узора. И пропадали за краем листа его конец и начало, голова и хвост.
– Как это? Ты вот это – сейчас? – Витька охрип. Кажущаяся простота рисунка вытекала из белой бумаги поднимающимся тестом. Становилась большой, огромной, больше моря и света звезд. И невозможно было перестать падать в печальную темноту двойного бесконечного взгляда…
Герман засмеялся. Запрокинул голову, сказал коротко. Ингрид водила пальцами по линиям смуглого лица. Трогала концы ресниц, пробегала по бровям, по тонкой горбинке носа. Вела по краешку полных губ и, когда приоткрыл улыбаясь, стукнула ногтем о зубы.
– Он – может, – перевела то, что и так понял Витька, – умеет.
Маленькие волны просились к ним. А четверо, передавая друг другу рисунок, смеялись от радости, что вот, только что не было, а сейчас – есть. Совершилось. На глазах. Радовались оттого, что один из них умеет, по-настоящему, без дураков.
Витька, глядя, как, улыбаясь, Наташа вытерла мокрые глаза, пожалел, что не умеет петь. Он бы спел сейчас. Пуская голос плоским камушком по спящей южной воде, спел о Германе и о его новом рисунке. О линиях, что можно пересчитать пальцами рук и пальцев хватит. Потому что выбраны самые верные линии, единственно настоящие.
Но – не умел. Потому прокашлялся и сказал. Радуясь, что краснея, не светится в темноте:
– Я как приеду, снимки свои все уничтожу. И – к Альехо. Сразу же.
– Не горячись, дурачок, – Наташа покачивалась с волнами, прижимала к себе его голову, – убить свое каждый может. Ты просто забудь о них, оставь. Потом, через время посмотришь. А к Альехо, конечно же, сразу! Только прошу тебя, будь там, в Москве, осторожнее…
– Теперь обязательно буду, – обещал Витька, – я теперь знаю, что мне идти долго. И буду беречь себя.
– Не только ты будешь беречь себя, – голос Ингрид качнулся к нему вместе с решетчатой тенью, – ты знай, теперь тебя есть кому защитить.
Она положила руку – тонкой змеей на мужскую грудь. Погладила чуть видную в качающемся свете фонаря татуировку Германа.
– От времени до времени и через время… – голос Ингрид звучал негромко и после кажой фразы она останавливалась, чтобы Наташа успела перевести для Витьки, – рождались люди, отмеченные Даром. У них не было ничего сверх того, что отпущено людям Богом, кроме одного – умения творить что-то, что проживет дольше их самих. И от времени до времени и через время, ищут и находят таких людей змеи Ноа, приходящие неизвестно откуда. Человек, отмеченный Ноа, защищен. Не от голода и не от болезней, но от опасности потерять свой Дар, утопив его в повседневности. Змеи Ноа приходят и живут на коже, переливаясь радугой, не уходя никуда, потому что некуда уйти с тела сделанной татуировке. Иногда она видима всем… – рука Ингрид шевельнулась на груди Германа, – но есть мастера, что селят на человеке невидимые знаки…
Ингрид остановилась, ожидая когда Наташа перескажет Витьке последнее, но та молчала, думая о чем-то. А Витька, еще не услышав перевода, вдруг вспомнил пламенеющую маску тигра, поразившую его.
– Ингрид, – Наташа медленно спросила что-то и Витька очнулся, прислушиваясь и пытаясь понять.
– Нинка, там в ателье. Она сама вышила змею, просто на платье. Хотела цветок, но получилась – змея…
– Она из тех, что ищут сами, – ответила Ингрид на вопрос, – наверное, так. Ее талант мал, он лежит в суетном мире быстроживущих вещей, и потому она будет искать вечно и вечно не находить.
– Бедная Нинка…
– Она счастлива, в поисках.
– Наташ, ну? – Витька слушал тихий разговор и хотел понимать.
– Да. Извини, – она спохватилась, – есть мастера, что селят на коже людей невидимые знаки. Ингрид сказала так. Может быть ты и увидишь когда-нибудь такое.
– Я видел! Там, где мне, я… Так что получается? Есть люди, что носят на себе невидимых змей?
– Дар бывает разным, Витька. Ты снимаешь, Герман пишет картины. Кто-то музыкант, а другой – знает, как делать политику.
– Вот оно что… А ты?
Он спрашивал Наташу, а смотрел на Ингрид. И обе посмотрели на него, улыбаясь.
– Кто-то должен жить для вас, отмеченных. И может быть, за вас умирать…
Он не понял, кто именно из женщин сказал последнюю фразу. Хотел спросить, а как же, ведь уже есть те, кто хранят их, есть татуировки Ноа… Но понял сам, подумав о холодном змеином и о теплом человеческом. И кивнув, ответил обеим:
– Должны быть такие люди. Да. Для людей – люди.
– Да, мастер.
– А… а откуда они? Наши змеи?
– Я рассказала тебе, что знаем мы. Ты будешь жить и узнаешь еще. Сам.
С берега то громче, то тише слышалась музыка и где-то далеко, в мягком зареве над игрушечными дворцами отелей, забухали и затрещали ракеты, рассыпавшись в черном небе веерами огней.
– Да, – медленно сказал Витька, – теперь у меня есть защита.
Тронул пальцами свой рисунок и чуть задержал руку, давая быстрому раздвоенному языку пройтись по ладони – раз, и еще, и – еще…
Глава 26
Сигарету на морозе курить неловко… Губы немеют, даже дымок вроде бы замерзает и вкус не тот. Пальцы ловят тонкое тело бумажной балеринки и страшно – переломить, не ощущая давления или – выронить, боясь сломать.
Витька стоял на тротуаре Нового Арбата, в нечаянной узкости широкой улицы, у стены ресторана «Прага» и смотрел на большой биллборд впереди. Прохожие методично и одинаково задевали его неуклюжими боками, куртка в ответ шоркала, тоже одинаково. Как дождь идет, подумал он, народ идет дождем, куда ни повернись, не спрячешься, только – отойти, сбежать в подъезд или залезть в машину.
Тина с огромной фотографии смотрела на него широкими глазами, требовала помощи, ресницы царапают низкие тучи, на щеках – красные пятна. И – тонкая жилка на шее.
