Мария Чурсина - Проклятье
— А я и не собиралась, — обиделась Ляля. — Я вообще спросить хотела. Она мне платье поможет сшить к новогоднему балу, или я опять в форме должна идти?
Ватная тишина приложилась к окнам со стороны улицы. Маша вошла и замерла в приходе между партами, как будто забыла, что делать дальше.
— Привет, — сказал Ник. — Хочешь, возьми мои лекции переписать. У меня почерк понятный, не то, что у этих.
Он презрительно махнул рукой в сторону второго ряда.
— А ты мне платье сошьёшь? — Отряхивая руки одну о другую, из-под парты возникла Ляля. Она завязывала шнурок, а взъерошена была так, словно копала подземный ход.
Маша прикусила губу, глядя куда-то в угол. На ней была новая форма, новая сумка висела на плече. И причёска была новая, точнее, очень старая — с такой стрижкой она ходила летом, чтобы волосы не мешались.
— А, — произнесла она чуть погодя, — извините. Я просто иногда забываю, что нужно отвечать… голосом. Я странная, да?
— Видал я и страннее, — вздохнул со второй парты Рауль. — И это, застегни верхнюю пуговицу. Ходишь, как шпана.
Вошёл философ — во фланелевой рубашке под классическим пиджаком, в джинсах — и осторожно, будто по минному полю дошёл до стола. Пока все рассаживались, улыбнулся Маше.
— Давно вас не видно. Без вас было скучно. Никто не рассказывал про материализацию смерти… или как там?
Маша, успевшая сесть, вскочила. Провела взглядом, как будто ножом, из угла в угол комнаты. В напряжении прикусила губу и, пальцы, сжавшие край парты, побелели. В тишине медленно перевернула страницу Ляля.
— Извините. Я просто забываю, что нужно говорить… словами. — Маша села и, оглянувшись на остальных, тоже открыла тетрадь.
— А, — глухо отозвался философ. — Хорошо, я учту. Давайте продолжим рассматривать статью.
Глава 7. Седьмая ступень
Никогда не становись на седьмую ступень любой лестницы.
Попадёшь в подвал, где живёт человек без лица.
Надпись на стене общежитияСкорчившись, она сидела на его кровати. Кресло Алекса стояло на середине комнаты — далеко. Может, чтобы она не смогла увидеть, как его трясёт.
До праздников оставалось чуть больше недели, когда Маша решила снова объявиться перед Алексом. Ей стало легче. По крайней мере, больше не хотелось забраться на шкаф и свернуться там клубком.
Гулять по улицам всё равно приходилось осторожно — на каждом шагу напоминая себе, что люди видят её, и что нельзя открыть дверь, не прикасаясь к ней. И что говорить нужно словами.
— Я просто не понимаю. Если ты хотела меня бросить, почему нельзя просто сказать об этом? — Голос Алекса сорвался на высокие ноты.
— Пойми, мне сложно объяснить тебе. Многое произошло. Но ты здесь ни при чём.
Он всплеснул руками, звонко шлёпнул по подлокотникам кресла. Наверное, на кухне вздрогнула его мама. Она сидела там и ждала, чем закончится разговор.
— Скажи честно, ты меня любишь? Вот хоть немного?
Маша сглотнула горькую слюну. Она научилась ходить по улицам и открывать двери, но с чувствами всё равно было сложно.
— Алекс, я хорошо отношусь к тебе. Иначе я бы не пришла. Ты можешь оценить хоть это. Понимаешь, на самом деле, очень мало людей, которые… которым…
— Которые ко мне хорошо относятся, да? Ты это хотела сказать — очень мало людей, которым не плевать на меня? Это всё потому, что я урод?
— Нет, я не о том.
Она вернулась потому, что ей было, к кому возвращаться. Потому что каждый вечер к ней приходила Сабрина и сидела рядом. Маша уже не была сущностью, и она не могла обхватить Сабрину собой. И человеком она ещё не была, чтобы донести благодарность словами. Зимними вечерами они так и сидели друг против друга. Молча.
Потом Сабрина по ночам готовилась к занятиям, чтобы не бросить учёбу окончательно.
— Очень мало людей, способных на хорошее отношение. Способных любить — ещё меньше, наверное. Мы просто могли бы…
— Мы не могли бы, не могли! — закричал Алекс, кулаками ударяя по подлокотникам. Беспомощный и жалкий. — Я тебя люблю и ненавижу, ясно?
— Когда любят — не могу ненавидеть.
— Могут!
В коридоре послышались шаги, и затихли они под дверью. Маша так и видела, как эта женщина стояла там, сжимая и разжимая кулаки — её сына обидели.
— Убирайся, — сказал Алекс.
За дверью его мама вздохнула с облегчением — Маша ощущала её вздох всем телом.
Она могла бы завладеть этим домом. Невидимым руками она потянулась, обхватывая комнату, увидела всё сверху: вычурную люстру, пушистый ковёр, зеркало в ванной и зелёную с переливами плитку.
Маша ощутила в себе силу — забытый сладкий привкус. Женщина за дверью была в её власти, и парень в инвалидном кресле тоже. Она смотрела на них сквозь стены, из зеркал и оконных стёкол, из каждого хрусталика в люстре. Она была полом под их ногами, дверными ручками, которые выскальзывали из их пальцев. Сжать и ударить немного — они увидят. Они закричат, а Маша будет пить их страх. Нет.
Она тряхнула головой. Встала.
— Тогда я пойду. Пока, Алекс.
Тяжёлая дверь хлопнула за её спиной, впиваясь в косяк тонкими щупальцами замков. Маша постояла на лестничной площадке, вдыхая спёртый воздух.
«Человеком быть лучше, чем сущностью, — сказала она себе. — Человеком быть лучше».
— Почему?
— Человек может, что угодно. Столько вариантов! А ты хочешь быть сущностью, не мочь даже выйти из своего дома, застрять там, да?
Сабрина мерила комнату шагами. Она явно злилась — потому что не могла объяснить. Она думала, что лучше — и всё. Но Маша спорила.
— Какие варианты? — в который раз повторила она. — Кто угодно может растоптать мою любовь, уничтожить меня. Просто использовать и уйти. А сущность всесильна. Я была с ним, сколько хотела. Я была ему ближе любовницы. Я могла бы убить его, вытащить его душу и оставить с собой навсегда, если бы только захотела.
Сабрина замолчала и села рядом с Машей на больничную кровать. Мягко просел матрас. Палата была одноместной, им никто не мешал, только в окно, выходящее в коридор, иногда поглядывали медсёстры.
— Маша, ну скажи, зачем он тебе? Он же самовлюблённый престарелый неудачник. В его возрасте мужчины дослуживаются до полковника, горы сворачивают, аномалии на раз-два разделывают, котят там с деревьев снимают. А он что? Ты посмотри на наших преподавателей. Горгулья была военной, но её отправили в отставку из-за ранения. Ли давно на пенсии. С Максимом вообще очень мутная история. Аннет только и способна, что учебник вызубрить и пересказать. А Миф что? Раз он такой умный и сильный, почему не добился большего? Хочешь сказать, он великий учёный? Маша, я смотрела в библиотеке, единственная статья, которую он написал за год, это в соавторстве с тобой.
