Даниэль Клугер - Повелители сумерек: Антология
Васильев выдержал театральную паузу, но ожидаемого эффекта от своих слов не дождался.
– Как вы знаете, английские друзья уполномочили меня представлять их интересы на территории Российской империи, и я надеюсь, что мы сможем принять здесь окончательное решение по тому предложению, которое…
Старец откашлялся, и чуткий Николай Петрович попросил перейти к сути дела.
– А дело, господа, заключается в том, что нам нужно решить, какое будущее мы хотим для нас и для России. Из Англии грядут большие перемены. Там был недавно опубликован научный труд, содержание которого произвело большое впечатление на английское общество и даже породило некоторые идеи, которые коренным образом изменят наше положение. И идеи эти я всецело разделяю…
– Об этих идеях мы с братом уже вдоволь наслушались. – Павел Петрович стряхнул пепел с сигары в стоявшую перед ним серебряную пепельницу в форме мужицкого лаптя. – Нигилист вы известный.
– Нигилизм предполагает отрицание, – Васильев помрачнел лицом, – а все, что я отрицал, умерло вместе со мной. Я дарвинист, причем убежденный.
На до сих пор безучастном лице старца отразилось непонимание, и Николай Петрович, на правах хозяина, попросил разъяснений.
– Суть дарвинизма, господа, заключается в том, что все живые существа на Земле, включая и человечество, и нас с вами, прошли тщательный природный отбор, который удостоверил наш статус лучших и наиболее приспособленных. Сильнейших.
И сейчас мы находимся на верхней ступени scala naturae, являя собой совершеннейшие создания. Мы венчаем ту пирамиду, в основании которой мизгирь ловит мух в свои тенета и сам становится обедом для расторопного воробья.
– А на воробья, стало быть, охотится кошка, – продолжил мысль довольный собой Николай Петрович. – Складно у вас выходит.
Васильев кивнул ему и продолжил:
– Загвоздка заключается в том, что природные процессы продолжаются и появлению все более совершенных, удивительных форм живых существ не будет конца. Уже в следующем веке или тысячелетии может появиться новый вид, который бросит вызов нашему господству.
– И на этот вызов мы непременно ответим. – В серебряный лапоть упала еще горстка пепла. – Если таков закон природы.
– Закон этот нам невыгоден и даже для нас опасен, а потому должен быть отменен. – Васильев увлекся и едва уже мог усидеть на стуле, – Зашоренное у вас мышление, так новых перспектив вам не увидеть.
– Вот вы нам эти перспективы, Евгений, и растолкуйте. – Николай Петрович, памятуя о прошлом, поспешил сгладить острые углы.
Васильев оглядел собравшихся, позволяя им проникнуться торжественностью момента.
– Если мы являемся в некоторой степени результатом природных воздействий, то, может быть, есть возможность и для воздействия обратной направленности. – Васильев возвысил голос, и сам впечатленный величием замысла. – Природа не храм, а мастерская. И что если нам перестроить ее под себя. Создать условия, оптимальные для нашего существования. Увеличить численность нашего вида.
– Перспективы, как я вижу, заманчивые – не поспоришь. – Павел Петрович кивнул, выражая крайнюю степень согласия, и отпил поданного лакеем чаю. – Вы, видно, Васильев, ждете вопросов о том, как нам этого добиться. И я вам, пожалуй, подыграю. Что же нам надлежит предпринять?
Васильев отставил чашку на край стола, за которым сидел Павел Петрович.
– А нам почти ничего делать и не придется. Сила, что под нами, сама все сделает. Если мы лишь немного ослабим ее узы.
– Это вы о крестьянском вопросе? Мужиков нам предлагаете освободить? – Павел Петрович, придерживающийся не столь либеральных взглядов, как его брат, изменился в лице.
– Не мужиков, народ. Все вы не хуже меня знаете, как нас кормит уставший, закабаленный, безропотный крестьянин. А дайте ему свободу, позвольте накормить себя досыта – и наш рацион незамедлительно улучшится. Снимите с него напрасные тяготы и покажите лучшее будущее для его детей, и он настрогает их целую кучу. Прирост же кормовой базы позволит в разы увеличить нашу численность. Разве не этого мы хотим?
– Дать мужику волю? – Федор Кузьмич окатил громким басом всю залу. – Еще бунтов не хватает нашей многострадальной России и царствующей династии!
– Идеи эти сулят нам не бунты, а лишь усиление могущества и власти, – ответил Васильев. – Да и нет нужды иметь в собственности людей, если мы владеем и управляем их желаниями и помыслами. А это дело нам вполне по силам. Помяните мое слово, еще в героях у них окажемся. На то мы и отцы отечества, чтобы пасти народы и невидимой рукой управлять людскими массами.
– Отец нашелся! Больно молод для отцовства! – горячился старец. – Да вы не знаете русского мужика. А на уме у него лишь пить да воровать. Хотя дай мужику волю, и он воровать перестанет – начнет грабить да жечь все вокруг. И ни своей, ни чужой крови он не боится. Вам такие потрясения нужны?
– Да что ему остается, кроме чарок да стопок? – всколыхнулся было Васильев.
– Ваши идеи русскому человеку чужды. Всю жизнь крестьянин только и делает, что ищет, кому подчиниться. И чем строже барин взыщет, тем милее мужику. – Павел Петрович заговорил хорошими эластическими словами. – В жизни он бессмысленно трепыхается, словно мошкара в солнечном луче. А раз своего смысла в его жизни нет, пусть нам послужит.
– Смысл ведь через свободу обретается, – сказал Васильев. – Хотя что они вам? Пустяк, мертвые души. А кто на самом деле мертв-то? Помещики богатство свое не земельными угодьями, а в душах мерят. А позаботиться об основе своего благосостоянии им ни милосердия, ни ума недостает.
– Что же, вы их до последней капли крови защищать будете? – полюбопытствовал Павел Петрович. – Овцы они по природе своей. Смотреть не надо, что они упираются и чего они хотят. В качестве высших созданий мы имеем право действовать в своих интересах, без сострадания.
– Овцы сделали Англию великой европейской державой, – заметил Васильев. – И ради пользы дела пренебрегать ничем не следует.
Тем временем Федор Кузьмич взял себя в руки и примиряюще заявил:
– Вы меня поймите, я не сторонник крепостного рабства. В долгосрочной перспективе. Но сейчас это невозможно, недопустимо, преждевременно. Немедленное освобождение крестьян грозит России величайшими социальными катаклизмами и кровавой смутой. Мы должны воспитать в нашем крестьянстве моральное чувство и долг перед нами, и лишь тогда стоит нам задуматься об их освобождении. А до той поры предпочитаю видеть их в качестве овец, нежели убийц. Радоваться должны, что мы с них шерсть стрижем, – могли бы и на шубы пустить.
– Из романовских овец шубы хорошо делать, – блеснул практической сметкой Николай Петрович.
