Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1
И Ариадна приходит. Пронзает темноту, точно лунный луч, и, прислонившись к старому платану, похожему на одеревеневшего гекатонхейра,[113] выдает:
— Так я и думала, что он сделает из тебя мамочку.
Монстр молчит и улыбается. Зачем отвечать? Ехидны-Ариадны, единоутробной сестры чудовища, способной убить словами так же, как Минотавра — ударом рога или копыта, здесь нет. А все, что есть — лишь ненависть быкоголового ублюдка к себе, краеугольный камень лабиринта, от него простираются переходы и галереи, лестницы и колодцы, мегароны и периптеры,[114] пронизывая толщу земли ходами и украшая колоннадами склоны холмов. Бесполезно кричать в лабиринте, как бесполезно отвечать ненависти и ревности: они глухи, будто спутники Одиссея, разливайся перед ними сиреной — не услышат.
— Какой ты монстр? Ты баба, глупая, сентиментальная баба. Телка с дойками. Возненавидеть толком — и то не можешь, а все туда же, лезешь играть в грязные игры с богами, — усыпляющей клепсидрой журчит Ариадна.
Минотавра задремывает, обернувшись вокруг героя, точно корова вокруг теленка. Она словно отмель в реке упреков, текущих из уст царицы не то Летой, не то Мнемозиной,[115] ядовитые воды огибают ее, не причиняя вреда. Все, что можно было отобрать у бедного чудовища, давно уже отобрано.
Утро для Дамело начинается с вопля, похожего на боевой клич сцепившихся насмерть котов. Только это не коты, а чайки — где-то за скалами море. Или птичий базар. Дамело хоть и горожанин, но все-таки индейских кровей. Даже не помня толком, как приветствует солнце птичий ор, то есть хор, кечуа на слух узнает чеграву и морского голубка, вечных соперников за гнездовье. От их истошного «кра-кра-кра-крау» веет опасностью и Дамело шарит вокруг в полусне, пытаясь нащупать хоть какое-то оружие, защититься от нападения. А продрав глаза окончательно, зевает, потягиваясь и жалея об утраченном сне: остывшая за ночь земля не лучшая перина на свете, Минотавры рядом нет и молодой кечуа продрог до костей.
На месте погасшего костра, будто в гнезде из серого пуха, лежит не меньше дюжины конопатых чаячьих яиц. На завтрак у Дамело с его спутницей, очевидно, знаменитый британский омлет, сезонный и неоправданно дорогой, в приморских бистро такой стоит сотню долларов. Индеец даже готов вспомнить свою догеройскую профессию и самолично приготовить фриштык[116] по-английски. Еще бы раздобыть гренок, кофе и молока… При мысли о молоке индеец одновременно морщится и хихикает. На корову Минотавра не похожа, а доить быка новоявленный Тесей не станет, будь он хоть весь из себя герой.
Его ручное чудовище стоит у скалы под водопадом и вроде как принимает душ. Ключевая вода — Дамело готов поспорить на их с Минотаврой завтрак, что ледяная — падает на широкий лоб, каплет с рогов, омывает бугры мышц и алмазно поблескивает в курчавой шерсти вдоль хребта. Индеец с удивлением отмечает: красивое зрелище, не наглядеться. Если не сравнивать Минотавру с человеком, а тем более с женщиной, красота ее проступает в иных формах, знакомых любому язычнику. Со звериной грацией полуженщина-полубык подставляет под струи то один бок, то другой, тихо фыркая и разбивая мощным телом стоящую над водой радугу.
— Ты ведь понимаешь, что я скорее пущу ее на бифштексы, чем выпущу из рук? — холодно осведомляется, сидя на камне и болтая ногами, внучка бога, дочь извращенки и сестра монстра. — Если ты, дорогой, вздумал забрать ее у меня, предложил бы сначала что-нибудь взамен.
— И чего же ты хочешь? — осведомляется Дамело, не тратя времени на глупые вопросы вроде «Как ты здесь оказалась?» — по воле богов, как же еще.
— Тебя.
— В любовники? — сухо уточняет индеец, уже зная ответ.
Ариадна кивает. Конечно, в любовники. В неотъемлемую и неограниченную собственность, рядом с которой рабство — почти свобода. Чтобы на всякое мое желание ты откликался своим втрое. Чтобы тянулся навстречу, поворачивался за мною следом, словно подсолнух за солнцем. Чтобы видеть мне в глазах твоих: я — твое солнце.
От защиты всего шаг до нападения, если ты принц, полжизни прошлявшийся в героях. И совсем ничего, если ты царица, полжизни проведшая на женской половине дома в ожидании того, кто тебя вызволит из этого курятника.
Куры — жестокие создания. Они заклюют и запертую вместе в ними орлицу, когда орлица забудет, кто она. Поэтому, напоминая о своем происхождении, Ариадна привыкла убивать ежедневно по парочке цыплят — не ради насыщения, но в порядке ритуала. И после многих, многих лет подобного тренинга ничья жизнь больше не имела значения для нее, для царицы. И вообще жизнь была лишь производным от места под солнцем, которое человек сумел завоевать. Самой Ариадне уже мало быть под солнцем и даже подле солнца — в качестве земного воплощения его небесной супруги. Она хочет превратиться в солнце, пусть для кого-то одного. Для своего Тесея, например.
— А если я не захочу? — не оглядываясь на будущую госпожу свою, сквозь зубы цедит герой.
— Ноу май проблем, — неожиданно отвечает та. — Ноу. Май. Проблем.
Еще бы это была твоя проблема. Всю жизнь Дамело неплохо удавалось уворачиваться от того, чтобы ломать себя на потребу другому человеку. Никто никогда не пытался заполучить его настолько грубо, открыто, не мытьем, так катаньем, шантажом или подкупом, как это делала Сталкер. На фоне ее жадности, ее бесстыдства все подбивающие клинья к красавчику-брюнету выглядели робкими просителями, беспрекословно уходящими ни с чем. Дамело удавалось не замечать самых откровенных намеков, игнорировать признания, не поддаваться на провокации — всё благодаря ей, Сталкеру. Она была как война или как смертельная болезнь, на фоне которой любые страсти выглядят мелкой докукой.
Было время, когда он, молодой и глупый, радовался ее заботе, наслаждался обрушившимся на него вниманием, впитывал советы подруги и исполнял, исполнял, исполнял. Пока однажды не понял: ЭТО ему не нужно. Он хочет не ЭТО, он хочет другое. И уже неважно что: настало время, когда в тебе рождается желание и требует, чтобы ты отдал ему — себя. А ты вроде как принадлежишь тому, кто о тебе заботится. И захотеть можешь только с разрешения заботливого друга. Но не свое, а лишь предложенное тебе. До собственных желаний ты вроде как не дорос еще. Еще не время. Однако желание не уходит, оно долбит изнутри в висок и требует: забери себя у другого и отдай мне! Но ты уже сросся с опекуном так, что не разорвать. Или кажется, что не разорвать.
Пройдя через этапы уверток, расспросов, угроз, шантажа и лжи, они все-таки пришли к разрыву. То есть Дамело пришел. А Сталкер — не заметила. И непонятно, уехал ли он искать себя или уехал, чтобы себя сохранить, не раствориться в подруге детства, претендующей на роль госпожи.
