Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь
Он остановился на верхнем ярусе, где, сидя на высоком подвижном кресле, виртуозно управлялся с рубильниками, рычагами и педалями некоего громоздкого устройства долговязый человек неопределенного возраста в молочной рясе. Было очевидно, что именно здесь ведется управление всеми происходящими в гигантской лаборатории процессами.
Минуты две гости, боясь помешать, скромно стояли за спиной хозяина, пока тот не бросил нечаянный взгляд в зеркальце заднего вида. Заметив их, он встрепенулся, резко схватился за два рубильника и глубоко отжал педаль. Оглушительная органная музыка взяла свой финальный, самый невыносимый, аккорд, похожий на звук пикирующего бомбардировщика, и смолкла. Стало ясно, что тут создавалась именно она: фабричный гул внизу продолжался, и процессы шли своим чередом.
Виртуоз осторожно отнял руки с рычагов и поднял одухотворенное лицо с тонкими губами, впалыми гладковыбритыми щеками и глубоко посаженными напряженными глазами. Затем спрыгнул со своего сидения навстречу гостям.
– И кто это такой? – недоверчиво спросил Ванечка у доктора Блюмкина.
– Аббат Анджей, магистр «Ордена Луны», – шепнул тот.
– Я рад приветствовать вас в моей скромной обители! – воскликнул аббат. И добавил со смирением в голосе: – Хвастаться, конечно, нечем: катакомбы есть катакомбы. Никакой эстетики. – Чувствовалось, однако, что он лукавит и на самом деле гордится своим громадным хозяйством. – Но как почетный член конгрегации священной императорской канцелярии… – продолжил он.
– То бишь, опричной царской инквизиции, – шепотом перевел Блюмкин друзьям.
– … считаю своим христианским долгом предотвратить разглашение государственной тайны. Все что вы видели, видите и увидите здесь, является секретом. Так что вам придется дать подписку о неразглашении.
– А зачем тогда вы нам все это показываете? – нерешительно поинтересовался Даня.
– Хороший вопрос, – похвалил его аббат. – Потому что вы все равно уже знаете наш самый главный секрет… Секрет умения воскрешать из мертвых…
– А зачем вы нас воскресили? – с тихим упорством вновь спросил Даня.
– Это вы узнаете совсем скоро, – кивнул бледнолицый аббат. – Позвольте пригласить вас на чай. Пойдемте, я покажу вам свою келью, – махнул он рукой. – К тому же вам нужно увидеть кое-кого еще…
Аббат провел гостей через зал в обратном направлении, они вышли за ворота лаборатории, вновь погрузились в электропоезд… И уже через десять минут сидели за столом в «келье», больше напоминающей шикарные квартиры в центре Екатеринбурга. Аббат, сидя во главе стола, разливал душистый чай.
– А он нас не того?.. – спросил Ваня недоверчивым шепотом, хмуро кивнув на чашечку. Даня припомнил застолье на яхте государя-императора и поперхнулся. А доктор также шепотом отозвался:
– Зачем ему нас воскрешать и тут же травить заново…
– А зачем вообще было нас травить? – капризно спросил Даня.
Услышав эти разговоры, аббат разразился надтреснутым смехом.
– Ну, вот и настало время для момента истины, – сказал он. – Вы готовы слушать внимательно?
Друзья неуверенно пожали плечами и покивали.
– Похоже, что нет, – недовольно сжал тонкие губы настоятель. – В таком случае, позвольте для начала кое с кем познакомить вас. Пройдемте в соседнюю комнату.
– А чай? – пискнула Машенька.
– Напьешься еще, – буркнул Даня, вырывая у нее из рук чашку и ставя на стол.
Все поднялись и вышли вслед за аббатом в соседнее помещение – белый зал с роялем, вазами и множеством картин изображающих юных дев… Нет! На картинах были не разные девушки, а одна и та же.
– Русалочка! – воскликнул пораженный Даня и забегал вдоль стен, рассматривая полотна.
– Нравится? – спросил довольный его реакцией аббат. – Когда-нибудь, уверен, эти полотна или, с позволения сказать, иконы, будут выставлены в каком-нибудь престижном художественном салоне… Сам рисовал. Все эти годы… – он вдруг задумался и повторил себе со вздохом: – Все эти годы…
– Вы тоже знали когда-то Любушку? – затаив дыхание, спросил Аркадий Эммануилович, и в его стариковской груди что-то екнуло.
– Почему же «знал»? – засмеялся аббат. – Знаю и сейчас. Ибо она здесь, вместе с нами, – с благоговением сказал он, воздев руки и молитвенно возведя очи.
В спровоцированном им мистическом трепете друзья тоже уставились вверх.
– Что это с вами? – встревожено спросила вошедшая в зал девушка, глядя на вперившуюся в потолок компанию. Все опустили головы и обернулись к ней.
– А вот и она, – объявил аббат.
Перед ними стояла изящная девушка в вечернем платье пастельно-сиреневого цвета. У нее была тонкая длинная шея, собранные сзади в пучок матово-черные волосы с завитушками по бокам и ровная челка над умными немного смеющимися серыми глазами. Движения ее были быстрыми, но в то же время плавными и изящными.
Рыжая веснушчатая Машенька в своей оранжевой украинской майке поверх белой футболки казалась рядом с этой гордой девушкой дискотечной подружкой каких-нибудь харьковских гопников.
– И ты, Даня, предпочел эту расфуфыренную куклу моей щедрой невинности? – вперившись в Любу взглядом, вполголоса заявила Машенька и поправила тонкими конечностями свои раскосые очки.
– Милочка моя, – вместо него отозвалась девушка голосом мелодичным, но с легкой ироничной хрипотцой, – если бы не я, от твоей пресловутой невинности осталась бы только белая футболочка.
– Это почему?! – настроившись на перебранку, подбоченилась Маша.
– Больно уж ты приглянулась его целомудренным реаниматорам, – криво усмехнувшись, кивнула девушка на аббата.
– Пан Анджей? – ища защиты, обернулась Машенька к хозяину.
– Э… Виновные уже наказаны, – поспешно сказал тот… – Давайте не заострять внимания на мелочах, и перейдем к делу.
– Ничего себе мелочи… – промямлила Машенька, но продолжать дискуссию не посмела.
2
Неприятных дел бывает восемь-девять,
а людям рассказывают только о двух-трех.
Китайская пословица– Мне нелегко говорить об этом, – начала свой рассказ Люба в гостиной аббата, когда хозяин и его гости развалились на диванах и креслах. – Я бы никому никогда не рассказала о своем нелепом прошлом, если бы это не играло такого значения для судеб многих других людей и, не побоюсь этого слова, для всей нашей державы.
Я была самой обычной девочкой. Моя мать была очень религиозной и мнительной женщиной, и она часто впадала в истерику по пустякам. – Люба задумалась, а потом сказала так, словно вспомнила очень важную деталь: – Она всегда ходила в тугом платочке.
