Дэвид Сосновски - Обращенные
— Но не так прелестно, как юный послушник, верно?
— Туше.
— Скажите… — я меняю тему разговора и возвращаюсь к тому, с чего мы начали.
— Да?
— Я давно не ходил в церковь. Люди все так же крестятся и окропляют себя святой водой, когда входят туда?
— В этом плане все по-прежнему, — говорит отец Джек. — Святая вода. Литургия. Процедура Крещения немного изменилась, но я уверен, что вы уже в курсе. Только рыба стала выглядеть иначе.
— Рыба?
— Символ первых христиан, — поясняет отец Джек. — Они с ним немножко побаловались. Теперь у рыбки появилась улыбка, и она показывает зубки.
Пауза.
— Рыбка стала похожа на… нежно любимую Господом пиранью, но я от этого не в восторге.
— Говорите как есть.
Однако отец Джек только улыбается — снова улыбается, предвкушая новый улов. Клыки заключают его улыбку в круглые скобки. Он похож на ту самую чертову пиранью… но, по крайней мере, счастлив.
Я представляю это примерно так: Исузу умирает, не скоро, но раньше, чем кто-либо из моих знакомых. И рядом нет ни одного священника — во всяком случае, такого, с кем безопасно иметь дело. В итоге я сделал все своими руками. Точно так же, как Хэллоуин. Как те паршивые рождественские подарки. Я крестил Исузу как раз перед ее девятым днем рождения. Я обещал Господу, что попрошу об этом кого-нибудь облеченного саном и имеющим больше прав на проведение подобной операции, как только это будет безопасно.
— Холодно.
Вот и все, что говорит Исузу, когда я лью святую воду ей на голову, а она склоняется над раковиной.
— Это должно напомнить тебе о боли, которую Иисус вытерпел ради нас, — объясняю я, чтобы хоть как-то вознаградить ее за мучения.
Как всегда.
— Ох, — она стискивает зубы — мой новобранец армии Христовой. — Ладно, — добавляет она.
— Для твоих уст, — говорю я, совершая крестное знамение большим пальцем.
Глава 14. Детские штучки
Десятилетний ребенок и моментальный клей — плохое сочетание.
Равно как десятилетний ребенок и краски. Не говоря уже о бечевках, скотче, отвертках, канцелярских кнопках, круглых резинках. Добавьте к этому полное отсутствие занятий и время, которое этот ребенок проводит без присмотра взаперти — изо дня в день. Неважно, что вы держите ребенка взаперти ради его же блага. Неважно, что вы пытаетесь спасти его от микробов и от вашей собственной дурной кармы. Неважно, сколько деревьев там, снаружи — деревьев, с которых этот ребенок может свалиться и сломать себе бог знает что. Все дело в том, что виновным оказываетесь вы, и у вашего ребенка предостаточно времени, чтобы поразмышлять на эту тему. Потому что вы… потому что вы — вампир, возжелавший стать отцом, и потому что спите как убитый, как и положено вампиру.
Таким образом, приключения начинаются в момент пробуждения. Особенно если накануне Исузу была наказана за очередное прегрешение. Как вам такое: проснуться и обнаружить, что у вас связаны запястья и щиколотки? Или такое: глаза и рот у вас залеплены скотчем? Или на полпути на работу взглянуть в зеркало заднего обзора и обнаружить, что ваше лицо разрисовано под енота? Или, представьте себе, что спинка вашего кресла внезапно отваливается, когда вы облокачиваетесь на нее, и вы совершаете кувырок назад, а теплая кровь, которую вы только что налили в стакан, оказывается на стене, словно последнее послание самоубийцы, который свел счеты с жизнью с помощью дробовика?
Сегодня вечером я просыпаюсь с руками, приклеенными к моему лицу. Точнее, мои ладони приклеены к щекам, слегка открывая мой рот и превращая меня в копию Эдварда Манча — если вы видели «Крик». Хотя не исключено, что источником вдохновения послужил фильм «Один дома» (подарок на день рождения, о котором я теперь сожалею). Дело в том, что на этот раз я ее даже не наказывал — скорее, я не наказывал ее прошлой ночью. Все, что я сделал — это отказал ей в исполнении ее последней прихоти.
Для меня «отказать в прихоти» означает выйти из себя, орать, вопить и делать Исузу всевозможные строгие предупреждения. Для меня это также означает, что на самом деле я не буду этого делать, и она это знает. Не буду потому, что просто не могу, реально не могу этого сделать — не с нашими тонкими стенами и любопытными соседями. Чтобы обойти эту проблему, мы придумали следующую систему: говорить нормальным голосом, но в начале и конце фразы, которую очень хочется прокричать, щелкнуть пальцами, как бы ставя кавычки.
— (Щелк). Отправляйся в свою комнату (Щелк.).
— (Щелк). Я тебя ненавижу (Щелк.).
Вот как это происходит обычно. В данной ситуации, однако, мои пальцы заняты тем, что поближе знакомятся со строением моих щек, и изобразить звук «полароида» становится несколько затруднительно. Несомненно, я могу оторвать ладони от щек, и в конце концов мне придется это сделать, но пока я воздерживаюсь. Да, я могу сказать «щелк», но слово и сухой щелчок пальцами отличаются друг от друга весьма существенно: разница примерно такая же, как между фразой «я говорю серьезно» и хрустом рисовых хлопьев.
В итоге я, не произнося ни слова, направляюсь в гостиную, мои ладони все еще приклеены к щекам. Исузу лежит на полу, спиной ко мне, и рисует, когда я нахожу нужную половицу, наступаю на нее и слежу, как вздрагивают ее маленькие лопатки. Рука, в которой она держит мелок, замирает в ожидании. По-прежнему не произнося ни слова, я нахожу другую скрипучую половицу и улыбаюсь сам себе, когда мелок, который она держит, разламывается пополам.
Я не говорю «щелк». Я вообще ничего не говорю. Вместо этого я иду прямо к ней и взъерошиваю ее волосы — по-дружески, по-отечески — своим острым локтем. Она вздрагивает — именно то, на что я надеялся, и даже чуть больше.
Я иду дальше, на кухню, зажимаю ручку холодильника локтями и дергаю. Всхлип резиновой прокладки подчеркивает затаенное дыхание, доносящееся из соседней комнаты. В холодильнике — в моей части холодильника — кровь, разлитая по бутылкам, баночкам, пластиковым пакетам. Поверхность сосуда, содержащего эту жидкость, будь то стекло или пластик, гладкая. Скользкая. То есть решительно не предназначенная для того, чтобы брать ее локтями. Хорошо, возможно, голыми локтями это еще можно было бы осуществить, при содействии силы трения и небольшой удачи, но мои локти спрятаны в рукавах роскошной шелковой пижамы. И я не представляю, как можно решить эту проблему в буквальном смысле слова спустя рукава. Мне не поможет даже сила всемирного тяготения. Все, что она делает — это заставляет ткань собраться точно на сгибе локтя, то есть там, где это меньше всего требуется.
