Ганс Эверс - Ужасы
И снова затрещали барабаны. Сначала маленький Гун, а за ним Гунтор и Гунторгри, и наконец начал свою ужасную песню мощный Ассаунтор. Все сильнее становилось общее возбуждение, все горячее и теснее сжимались вокруг меня черные тела. Авалу убрали копья и затоптали костер, и вся толпа устремилась вперед.
И вот я внезапно увидел, что на корзине стоит мамалои Аделаида. Я не знаю, откуда она взялась. Она имела на теле, как и все остальные, лишь два красных платка, один на бедрах, а другой на левом плече. Ее волосы были украшены голубым жреческим платком; великолепные белые зубы ярко сверкали в красном сиянии факелов. Она была необыкновенно эффектна, дивно эффектна! Почтительно склонив голову, папалои протянул ей солидную кружку, полную рома, и она залпом выпила ее. Барабаны замолчали, и она начала сначала тихо, а затем все с большим и большим подъемом великую песнь божественной змеи…
Два-три раза пропела она дикие слова на непонятном мне языке, и тогда вся толпа в несколько сот пьяных глоток стала подпевать ей.
Потом ее пение стало затихать и, казалось, замерло. Маленький барабан тихо аккомпанировал ей. Она покачивала бедрами, склоняла и поднимала голову и делала руками в воздухе странные змеиные движения. Толпа молчала, затаив дыхание в ожидании. Только иногда то здесь, то там слышалось легкое шептание: "Будь благословенна Манго, наша жрица… целую тебя… И тебя, Гуанган". Глаза у негров горели: все пристально глядели на тихо напевавшую мамалои.
И вот она промолвила тихим, почти сонным голосом:
— Идите! Гуэдо, великая Змея, слушает вас!
И все устремились к ней. Служители и жрецы с большим трудом поддерживали порядок.
— Будет ли у меня новый осел этим летом? Выздоровеет ли мой ребенок? Вернется ли ко мне мой милый, которого взяли в солдаты?
У каждого был свой вопрос, свое желание. Черная Пифия отвечала всем. Ее глаза были закрыты, голова низко опущена на грудь, руки опущены, а пальцы судорожно растопырены. Это были настоящие ответы оракула, в которых не было ни да, ни нет, но из которых каждый мог извлечь то, что он желал услышать. С довольными лицами вопрошавшие отходили в сторону и бросали медные монеты в старую войлочную шляпу, которую держал папалои. В ней виднелись также и серебряные монетки.
Барабаны снова загрохотали, и мамалои, казалось, медленно пробуждалась ото сна. Она спрыгнула с корзины, вытащила из нее змею и снова залезла наверх. Это был длинный черно-желтый уж. Испуганный блеском огней, он высунул язык и обвился вокруг протянутой руки жрицы. Верующие упали ниц и коснулись лбом земли.
— Да здравствует мамалои, наша мать и королева, Гуджа Никон, наша повелительница!
Они молились великой Змее, и жрица принимала от них клятвы вечной верности.
— Пусть сгниет ваш мозг и пусть сгниют ваши внутренности, если вы нарушите свою клятву!
И в ответ на это они восклицали:
— Мы клянемся тремя самыми сильными клятвами тебе, Гугон-Бадагри, который являешься нам, как Собагуи и как Гуэдо, великий бог Вуду!
Затем мамалои открыла другую корзину, которая стояла за ней. Она вытащила оттуда черных и белых куриц и высоко бросила их в воздух. Верующие вскочили, схватили трепещущих птиц и оторвали им головы. И стали жадно пить из их тел свежую, льющуюся потоками кровь. А затем выбрасывали их наружу через отверстия в крыше с восклицанием:
— Это тебе, Гуэдо, тебе, Гугон-Бадагри, в знак того, что мы сдержим нашу клятву!
Из задних рядов протиснулись вперед шесть человек и встали кругом мамалои. Они были в дьявольских масках; с плеч у них свешивались козьи шкуры, а тела были вымазаны кровью.
— Бойтесь, бойтесь Симби-Китас! — завывали они.
Толпа отхлынула назад, и они вступили в освободившееся пространство. Они вели на веревке девочку лет десяти. Девочка с испугом и удивлением оглядывалась кругом, но не кричала; она пошатывалась и едва могла держаться на ногах, совершенно пьяная от рома. Папалои подошел, к ней и сказал:
— Я передаю тебя Азилит и Дом-Педро, и пусть они унесут тебя к величайшему из дьяволов, к Симби-Китас!
Он посыпал на кудрявые волосы ребенка траву, куски рога и пряди волос и поджег их горящим поленом. И прежде чем перепуганный ребенок успел схватиться руками за воспламенившиеся волосы, мамалои, как бешеная, кинулась со своей корзины к девочке, с ужасным криком схватила ее судорожно сжатыми пальцами за шею, подняла в воздух и — задушила…
— Аа-бо-бо! — кричала она.
Казалось, она ни за что не хотела расстаться со своей жертвой. Наконец верховный жрец вырвал безжизненного ребенка из ее рук и одним взмахом ножа отрезал так же, как и у козлов, голову от туловища. И в этот момент жрецы черта запели дикими голосами свой ужасный триумфальный гимн…
Снова папалои высоко поднял отрезанную голову, показал ее барабанщикам. И бросил в кипящий котел. Оцепеневшая, безучастная, стояла рядом с ним мамалои, между тем как жрецы дьявола собирали кровь в кружки с ромом и рассекали тело ребенка на части. И, словно зверям, бросили они куски сырого мяса присутствующим, и те кинулись на них и стали драться и царапаться из-за лоскутьев растерзанного детского тела.
— Аа-бо-бо! Le cabrit sans comes! — завывали они.
И все пили свежую кровь, смешанную с крепким ромом. Отвратительный напиток, но тот, кто начал пить, пьет его все больше и больше.
Один из жрецов дьявола встал посредине, рядом с мамалои, сорвал с себя маску, сбросил с плеч шкуру и стоял совершенно голый; тело его было причудливо размалевано кровавыми полосами, руки сплошь в крови. Стояла гробовая тишина, нигде не раздавалось ни звука, и только маленький барабан Гун жужжал тихую прелюдию к дьявольскому танцу, к танцу Дом-Педро, который должен был сейчас начаться.
Танцор в течение минуты стоял неподвижно, не шевелясь. Потом он стал медленно раскачиваться взад и вперед, сначала двигая только головой, а потом и всем туловищем. Все его мускулы напряглись, и охватившее возбуждение, словно магнетический флюид, передавалось другим.
Все смотрели друг на друга; никто не трогался с места, но нервы были напряжены. Наконец жрец начал танцевать. Он кружился сначала медленно, а потом все скорее и скорее. И все громче и громче звучал барабан Гун, к которому вслед затем присоединился и Гунтер. И черные тела охватило движение: замелькали поднятые ноги и руки. Танцующие пожирали друг друга взглядами… Несколько человек схватились попарно друг с другом и закружились в танце. Зарычал и Гунторгри и мощный Ассаунтор, сделанный из человеческой кожи, он издавал яростный, возбуждающий вопль дикой страсти. И вот все вскочили, все кружатся в танце, сталкиваются, налетают друг на друга, делают громадные козлиные прыжки, бросаются на землю, бьются об нее головами, снова вскакивают, машут руками и ногами и беснуются и кричат в диком ритме, который им напевает жрица-мамалои. Гордо стоит она посредине, вздымает высоко в воздух божественную змею и поет свою песню:
