Брэм Стокер - Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)
– Вы правы, – сказал я с мукой унижения, – в литературном отношении книга не заслуживает внимания. Она только «гвоздь» сезона!
– Во всяком случае, – продолжала она, и ее глаза потемнели от напряженности чувств, – вы не осквернили пера гадостью, свойственной многим авторам в наше время. Как вы думаете, может ли девушка, читая книги, которые теперь свободно печатаются и которые ей рекомендуются ее глупыми знакомыми, «потому что они так ужасно забавны», остаться неиспорченной и невинной? Книги, подробно описывающие жизнь отверженных? объясняющие и анализирующие тайные пороки людей? защищающие, почти как священный долг, «свободную любовь» и общую полигамию? без стыда знакомящие хороших жен и чистых девушек с героиней, смело ищущей мужчину, все равно – какого мужчину, чтоб только иметь от него ребенка без «унижения» выйти за него замуж? Я прочла все эти книги, и чего же вы можете ожидать от меня? Не невинности, безусловно! Я презираю людей, я презираю свой пол, я проклинаю себя за то, что я женщина! Вас удивляет мой фанатизм к Мэвис Клер: это только потому, что ее книги за время возвращают мне мое самоуважение и заставляют меня смотреть на человечество в лучшем свете, – потому что она, хоть на один час, восстанавливает во мне слабую веру в Бога, и мой дух освежается и очищается. Все равно, вы не должны смотреть на меня, как на невинную, молодую девушку, Джеффри, на девушку, которую воспевали и идеализировали поэты: я – испорченное существо, выращенное на шаткой морали и зудящей литературе моего времени.
Я смотрел на нее в молчании, удрученный, ошеломленный, с таким чувством, как будто бы нечто бесконечно чистое и драгоценное превратилось в пыль у моих ног. Она встала и начала ходить взад и вперед по комнате с медлительной, однако полной бешенства грацией, напоминая мне, против воли и желания, движения пойманного зверя.
– Вы не должны обманываться во мне, – сказала она после небольшой паузы, мрачно глядя на меня. – Если вы женитесь на мне, вы должны это сделать вполне сознательно, потому что с таким богатством, как у вас, вы, конечно, можете жениться на любой женщине. Я не говорю, что вы найдете девушку лучше меня: в моем кругу все одинаковы. Все сделаны из одного теста и наполнены одними и теми же чувственными и материальными взглядами на жизнь и ее ответственности, как удивительные героини «модных романов», которые мы читаем. Подальше, в провинциях, между средними классами возможно, что вы бы отыскали действительно хорошую девушку, как образец невинности, но, по всей вероятности, найдя ее и глупой и скучной, вряд ли, чтобы она понравилась вам. Моя главная рекомендация – моя красота; вы ее можете видеть, и все ее могут видеть, а я не так притворна, чтоб не сознавать ее силы. В моей внешности нет фальши; мои волосы не накладные, мой румянец натуральный, моя фигура – не результат искусства корсетницы, мои брови и ресницы не подведены. О, да, будьте уверены, что моя физическая красота вполне естественная! Но телесная красота не есть отражение красоты души! И я хочу, чтоб вы это поняли. Я – вспыльчивая, злопамятная, порывистая, часто несимпатичная, расположенная к болезненности и меланхолии, и я пропитана, окончательно или бессознательно, тем презрением к жизни и неверием в Бога, которые составляют главную тему всех современных учений.
Она замолчала. Я глядел на нее со странным чувством обожания и разочарования, как варвар мог бы смотреть на идола, которого он все еще любит, но в которого он больше не верит, как в божество. Хотя то, что она говорила, нисколько не противоречило моим теориям, – как же я мог жаловаться? Я не верил в Бога; мог ли я сожалеть, что она разделяла мое неверие? Я невольно хватался за старомодную идею, что вера должна быть священным долгом в женщине; я не был в состоянии объяснить причину такого суждения, разве только, что это была романтическая фантазия иметь хорошую женщину, которая будет молиться за того, у кого нет ни времени, ни желания молиться за себя. Между тем было ясно, что Сибилла – слишком «передовая» для соблюдения таких обрядностей: она никогда не будет молиться за меня, и если у нас будут дети, она никогда не научит их, чтоб первым их воззванием к Небу была молитва за нее или меня. Я подавил легкий вздох и собрался заговорить, но в это время она подошла ко мне и положила обе руки мне на плечи.
– У вас печальный вид, Джеффри, – сказала она ласковым тоном, – утешьтесь: еще не слишком поздно изменить ваше намерение.
Я встретил вопросительный взгляд ее прекрасных, лучезарных глаз, чистых и ясных, как сам свет.
– Я никогда не изменю своего намерения, Сибилла, – ответил я, – я вас люблю, я вечно буду любить вас, но я не хочу, чтоб вы себя так немилосердно анализировали…
– Вы находите их странными? – сказала она, – в эти-то дни «новых» женщин! Я нахожу, что, благодаря газетам, журналам и «декадентским» романам, я во всех отношениях готова быть женой! – И горько засмеялась. – Ничего нет в этой роли неизвестного для меня, хотя мне еще нет двадцати. Я уже давно готовилась быть проданной по самой высокой цене, и те несколько смутных понятий о любви, о любви идеалистов и поэтов, которые я знала ребенком в Виллосмире, все исчезли и рассеялись. Идеальная любовь умерла, и хуже чем умерла: вышла из моды. После всех заботливых наставлений о том, что все ничтожно, кроме денег, едва ли вас может удивлять, что я говорю о себе, как о предмете для продажи. Брак – для меня торговый договор, ток как вы сами хорошо знаете, что, как бы вы ни любили меня или я вас, мой отец никогда бы не позволил мне выйти за вас замуж, если б вы не были богаты и богаче большинства людей. И я прошу вас, не ожидайте свежего и доверчивого чувства от женщины с извращенным сердцем и душой, как у меня!
– Сибилла, – сказал я горячо, – вы клевещете на себя! Я убежден, что вы клевещете на себя! Вы одна из тех, что живут в мире, но сами не от мира сего. Ваша душа слишком открыта и чиста, чтобы замараться даже в соприкосновении с грязью. Я ничему не поверю, что вы говорите против своей нежной и благородной натуры; и я вас очень прошу, Сибилла, не огорчайте меня постоянной темой о моем богатстве, или я стану смотреть на него, как на проклятие. Будь я беден, я бы вас также любил.
– О, вы могли бы любить меня, – прервала она со странной улыбкой, – но вы не посмели бы сказать мне это.
Я молчал. Вдруг она засмеялась и ласково обвила руками мою шею.
– Итак, Джеффри, – сказала она, – я кончила свою исповедь. Мой ибсенизм, или какой-нибудь другой «изм» интересует меня, и нет нужды нам тревожиться о нем. Я сказала все, что было у меня на душе: я сказала правду, что сердцем я не молода. Но я хуже, чем все другие моего «круга». Я в вашем вкусе, ведь так?
