Дарья Беляева - Маленькие Смерти
— Мы уверены, — говорю я.
Бутылка совершенно обычная, в такой мог храниться ром век назад, на ней выжжен крест, тонкий и аккуратный, но больше ничего необычного я не вижу. До тех пор, пока не протягиваю за бутылкой руку. Еще не коснувшись ее, я чувствую сметающую с ног энергию, силу, магию. Она проникает мне под кожу, обжигая, вторгаясь в мою кровь, пробуя меня на вкус.
— Ощущения могут быть не самые приятные, ты же медиум. Верхний слой — чистая сила земли. Если ты медиум, земля не знает тебя, ты принадлежишь смерти, миру духов.
Но тут бутылка под пальцами вдруг разогревается, становится податливой и теплой.
— Сейчас — куда лучше, — сообщаю я, и Лакиша хмурится. — Тепло.
— Странно. Она хорошо реагирует на зомби, разве что.
— Почему?
— Потому что мертвые, в отличии от медиумов, принадлежат земле. Она раскрывает для них свои объятия.
— Значит, бутылка испытывает ко мне довольно амбивалентные чувства, — смеюсь я. — А что дальше — после первого слоя?
— Приманка, к которой любого из духов всегда будет неодолимо тянуть. Чистая сила жизни, то, чего не хватает любому из мертвых, вселись он хоть в тысячу живых. Духа непреодолимо тянет внутрь, но выйти он не может из-за защиты.
Лакиша скрещивает руки на груди, потом вздыхает:
— Короче, очень сильная вещь, ты даже не представляешь, насколько. Хорошо, что она тебя приняла все-таки, а то твоя душа могла бы оказаться вместе с духом твоего первопредка в конце обряда. Только помните, духи не дураки. Он будет понимать, что вы пытаетесь с ним сделать.
Лакиша вдруг выхватывает у меня бутылку и бросает ее на пол со всей силы.
— Видите? Бутылка не разобьется, ее нельзя расплавить. Пока не начнется обряд, она неуязвима.
— Как кольцо всевластия? — спрашивает Итэн, и я снова возвожу глаза к потолку.
— Ну, вроде того, — отвечает Лакиша, чуть вскинув брови. — Но как только вы начнете обряд, бутылка откроется. Разбить ее могут только те, кто принимают участие в ритуале. Дух всеми силами будет стараться вас запутать и заставить разбить бутылку. Если вы ее разобьете, то за второй не приходите.
— Почему?
— Ее не существует.
— Вот, — говорит Итэн. — Я же предупреждал, обряд можно провести только один раз.
Мы поднимаемся наверх, и Лакиша приносит нам счет. За мороженое и кофе мы платим две тысячи долларов.
— Серьезно? — спрашивает Итэн, но Лакиша смеряет его таким взглядом, что все возражения тут же пропадают, не успев зародиться внутри.
Я чувствую силу, которую источает из себя бутылка и отлично понимаю, что плачу достаточную цену за то, что содержится внутри. Когда мы выходим на улицу, вдыхая наполненный потрясающими запахами воздух, Итэн спрашивает:
— А что символизирует свинья на самом деле?
— Жадность и ненасытность, похоть и ритуальную нечистоту. Но через год я планирую пригласить Лакишу на свидание, поэтому не хотелось бы мне посвящать ее в тонкости нашей семейной геральдики.
— Чудовищно, Франциск. Ты ведь не хочешь развязать расовый конфликт между Мильтоном и родителями этой прелестной девушки?
— Прекрати демонизировать Мильтона. Стоит тебе добавить еще что-нибудь, и можно официально объявлять его военным преступником.
— По-моему, он и есть военный преступник.
Мы прогуливаемся, наслаждаясь тем, как течет здесь, сладковато и пряно, настоящая луизианская ночь. Фотографии с питонами и аллигаторами, сувенирные лавки, дешевые кафе, где можно попробовать каджунскую кухню, все это сливается в один продолжительный карнавал для моих органов чувств. Пляшут огни вывесок, кружатся вокруг меня звуки тягучего джаза, и я чувствую, как приятно, будто бы в такт, колет кончики пальцев прикосновение к бутылке.
Итэн несет череп и выглядит, как одурелый от силы местного завлекательного маркетинга турист, позволивший всучить себе бесполезный сувенир.
До машины мы идем молча, наслаждаясь происходящим, но как только двери моего Понтиака захлопываются, Итэн вдруг говорит:
— Я был в настоящей лавке вуду.
— И в настоящем кафе-мороженом.
Я замечаю, что звезды усыпали небосвод, как крошки самого вкусного пирога усыпают стол. Ты знаешь, что они часть чего-то несоизмеримо большего, но любишь их и отдельно.
— Там, — говорит Итэн, указывая рукой куда-то вверх, прямо через лобовое стекло. — Завтра будет Жертвенник. Знаешь историю о нем?
Я мотаю головой и улыбаюсь. Когда я был маленьким, именно Итэн смотрел со мной на звезды. А когда я однажды сильно заболел, он лежал со мной в комнате и рассказывал, какие звезды сейчас надо мной, как они прекрасны, как проплывают бесконечно высоко в черной глади неба.
Мне не нужно было видеть их, чтобы чувствовать, как они красивы.
— Зевс, Посейдон и Аид заключили на нем союз перед тем, как начать войну с титанами. Зевс, Посейдон и Аид были братьями, Франциск, и они сражались против своих прародителей, против темного хаоса собственной крови.
— Довольно символично.
— Я рассчитываю, что это хороший знак.
Мы выезжаем на пустую дорогу, и я чуть прибавляю скорость. Я практически никогда не гоняю слишком быстро, даже ночью и на пустой дороге — мне не хотелось бы стать причиной смерти для опоссума или ужа.
— Включи музыку, — говорит Итэн. — Только не ужасную.
И я включаю радио, передающее какую-то неизвестную мне кантри-песню. Ужасность или, напротив, прекрасность этой музыки для Итэна остается для меня загадочной. В песне поется о человеке, долго искавшем Бога из желания спастись. Лирический герой убеждает меня в том, что как только он нашел Господа, то сразу же пожалел, что спасен, а не проклят.
Я в такого Бога, при всем уважении, не верю. Бог позволит нам любить себя и других, а не заставит нас ненавидеть. Может быть, Бог и позволяет случаться ужасным вещам в этом страшном мире, но он дал нам и самое прекрасное — бескорыстную любовь, умение радоваться, возможность быть счастливыми. И однажды мы все поймем, что если будем помогать друг другу, жизнь станет намного лучше.
И когда мы это поймем, нам станет, может быть, не легче, но самую малость правильнее.
В этих своих мыслях, достойных золотого десятилетия студенческих забастовок и хиппи-фестивалей, я едва успеваю затормозить, увидев фигуру на дороге. К чести моей нужно отметить, что торможу я всегда, с присущим мне чувством ответственности и принципом ахимсы, заранее. К стыду моему стоит еще добавить, что пару раз из-за этого в мою машину въезжали менее параноидальные люди, ехавшие позади.
Фигура на дороге отходить никуда не собирается. Кто-то, в первую секунду едва видимый в свете фар стоит очень спокойно, будто нет ничего, что могло бы сдвинуть его с места.
