Наиль Измайлов - Убыр
Могила была не моя – тут бабка подзагнула. Но и ночью надо было не идти на кладбище, а бежать с него. В принципе, должен успеть: солнце все еще лежало в развилке здоровенной кривой березы где-то на уровне моей груди.
Я еще раз обошел могилу Марат-абыя, стараясь не наступать на сырую глину и не поворачиваться спиной к проваленной щели у изголовья. Татары хоронят по-мусульмански, без гробов, и покойника кладут не на дно могилы, а в нишу, выдолбленную в стенке. Ее закрывают досками – и засыпают, получается, не родного человека, а пустую яму.
Я пробормотал: «Прости, Марат-абый» – и присел справа от холмика, над дядькиной грудью. Вытащил из карманов свертки и склянки, разложил их в нужном порядке и потрогал пальцами дерн. Жесткий, но поддается. Справимся.
Возле щели шевельнулось. Я застыл, выдохнул и обнаружил, что рука уже под курткой. Нож ищет. А чего его искать, если он в столбе остался. Да и не спасет нож. Да и спасать пока не от чего: вдоль щели просто здоровенный черный жук прополз, осыпая землю.
Я отдышался и сел поудобнее, поглядывая на березу и щель. Жук утащил шевеленье за собой. Солнце стрельнуло пучком лучей и ушло за грязно-белый ствол.
Пора.
Дерн снялся легко, но слишком большим квадратом. Пришлось рвать и выкладывать мелкие куски, отряхивать пальцы от мерзлой глины с песком, а то выскользнет все. Не дергаемся, времени еще вагон.
Я развернул первый сверток и высыпал теплую золу из берестяной коробочки в промятую ямку. Втер золу в землю, развернул гладкую бумажку и выложил по одному три зернышка – так, как бабка велела, треугольником: слева белесое прозрачное, справа черное костяное, а мягкое желтенькое – в вершину, устремленную к падающему солнцу.
Дальше начиналась самая морока, не перепутать бы.
Песок из свертка.
Так.
Теперь вода. Ох, вонючая какая, где она ее набрала, вокруг ручьев же полно.
Глина.
Рыбья кровь – елки, какая это кровь, у меня плевок жиже – и весомее, кстати.
Сухой ил.
Теперь сразу, одним движением и не дыша, – отвар бобровой струи и заячьей желчи под кукушкин омлет. Меня сейчас вырвет, скорее. Чернозем, сосновая живица, березовый сок, хвоя, листок, разглаживаем, дерн, вода, все.
Ох.
Я поспешно укутал склянки и коробочки обратно в тряпицы, одну оставил, оттер ею руки и сунул поглубже в сверток. Без мазы, мыть надо. Главное – не нюхать.
Ну и не думать, конечно, чем занимаюсь.
Когда бабка объясняла мне, чего надо делать, самым тяжелым было не запомнить все в правильной последовательности, а удержаться от громкого гогота. Ну бред ведь полный. Сажаем растение, поливаем животным, получаем чудо из чудес – и всех побеждаем. И все, понимаешь, по секундам, фэн-шую и лунному календарю. И не повредив ни единого животного, включая рыбу, – одному яйцу не повезло. Хотя как можно выдавить из зайца желчь, не повредив при этом животное, я не представляю. Зачем это нужно – тем более.
Я про подобное слышал в идиотских телепередачах. Еще однажды посмотрел газетку, которую соседка по даче маме притащила, когда у той поясницу скрючило. Мамке-то ни газета, ни рецепты из нее не помогли, зато поясница чуть живьем не сгорела.
А тут я сам должен чудо-фермера изображать. Дополнительный прикол в том, как все вовремя у бабки срастается. Именно сегодня надо эти цветочки сажать и именно завтра-послезавтра убыра ими уконтрапупливать.
Ну не бред ли.
Ну бред, допустим.
У меня что, выбор есть?
Поверил бабке – так терпи. Надейся, что ее рецепт сработает. И верь, что семечко может дать цветок за пятнадцать минут – или сколько там миновало?
Не может, конечно.
До заката досижу по-честному, потом-то бабка сама велела чесать со всех ног.
Причешу и потребую план «Б».
Ой, б.
Дерн передо мной зашевелился. Я дернулся, потому что как раз косился на щель в могиле. Но там было спокойно. Это клочки изорванного мной корневого и травяного войлока будто дышали. Толчками. И старые травинки на одном из стыков, кажется, приподнимались и тянулись вверх. В сумраке плохо было видно.
Я упал на ладони и ткнулся в место посадки чуть ли не носом, но так оказалось совсем темно, точно я против солнца стоял и тень кидал. Было как раз наоборот, но разбираться времени не оставалось. Я сел обратно и уставился вниз и чуть в сторону – так, чтобы шевеление застряло в самом крае глаза. Получилось не то чтобы светлее, но заметнее – хоть и страшно неразборчиво. В смысле, я понял, что это не старые, а новые, яркие даже в полутьме стебельки поднимаются. Сразу несколько. Скручиваясь и выталкиваясь вверх, как пятиклассники подтягиваются. И на этом верху, на кончиках стеблей, что-то начинает толстеть и распускаться.
Мучительно хотелось посмотреть в упор. По телику часто показывают во всяких ботанических передачах, как растения быстро-быстро вымахивают и распускаются алым бутоном, – ну, снимают специально, по кадру в час. А здесь-то на самом деле чудеса творились. Не под носом, допустим, но под ухом. А разглядеть не получалось. Попробуй глянь в упор – тьма, серьезная такая, основательная, совсем закрыла бы все вокруг до той березы, а может, и до горизонта, которого уже коснулось солнце. Я разок дернул глазом, оценил тень и тишь перед коленями – и все понял. И продолжал держать зрачок подальше от шевеления, типа оно училка, а я домашку не сделал. Тем более что бабка так и велела – за солнцем смотреть.
Оно уже красным желтком растеклось по горизонту, подальше от бледной луны. Не успею, панически подумал я и тут же осадил: что значит «не успею»? Все от меня зависит. Сколько там до полного ухода? Три минуты, пять? Сейчас прикину, секунд за двадцать возьмусь, чтобы запас был, – и нормально.
Осталось минут семь, и все равно я чуть не опоздал. То есть поднялся на ноги и принял бейсбольную позу сильно загодя, не обращая внимания на примотанные к спине сучки, которые тут же воткнулись в кожу. Ориентируясь все тем же краем глаза, вытянул руки, одну повыше, другую пониже, – и чуть не заорал. Левой ладони будто летучая мышь коснулась, легкая и прохладная. Стиснув зубы, вернул руку на место и осторожно ощупал цветок – большой, распяленный, как лилия какая-нибудь, и с сочным лохматым стерженьком, нагло выпирающим из бутона. Интересно, какого цвета? Такие бутоны, только пластмассовые, у нас в детском кафе стоят, а не вырастают за десять минут из мерзлого суглинка в живом виде. Не зря говорят, что на кладбище все живое особенно радостно прет во все стороны.
Ай.
Холмик шевельнулся, подтверждая. Не попер, к счастью, – но у щели зашуршало и посыпалось. Я отвел глаза к прежней точке между солнцем и луной, но успел заметить, что щель вроде стала пошире.
От солнца осталась багровая тюбетейка.
