Татьяна Корсакова - Дом у Чертова озера
– Значит, из поколения в поколение? Эйнштейн, а что стало с этой Барбарой?
– А вот тут и начинаются странности. Барбара исчезла через год после рождения сына, точно сквозь землю провалилась. Говорили разное. Одни считали, что Себастьян отослал надоевшую любовницу обратно на родину, другие шептались, что, натешившись, просто убил.
– Убил? – переспросила Савельева.
– Да, как уже упоминал наш мэр, потомок славного голландского рода, времена тогда такие были. Надоела любовница, в расход ее, чтобы глаза не мозолила.
– А ребенок? Что случилось с мальчиком?
– Про ребенка летописи молчат. Вроде как и не было у Себастьяна никакого незаконнорожденного отпрыска.
– Тоже убил? – спросила Варя шепотом.
– Думаю, на ребенка у него рука бы не поднялась.
– Откуда такая уверенность? – спросил Влад.
– История – штука тонкая. Как ни замалчивай факты, но рано или поздно что нибудь да выплывет.
– И что выплыло?
– А то, что в год исчезновения Барбары в соседнем селе поселился мельник с семьей. По тем временам жил тот мельник весьма неплохо, что на фоне всеобщего обнищания казалось подозрительным. А еще среди его многочисленных детей, белобрысых и курносых, черной вороной выделялся полуторагодовалый мальчик. Мальчик был чернявым и смуглявым и от остальной родни отличался очень сильно. Местные кумушки тогда судачили разное. В основном пересуды касались жены мельника, Ульяны. Мол, согрешила баба, прижила цыганенка. Но вот что странно, мельник тот был мужиком лютым и на расправу скорым, а в жене изменнице души не чаял. Странно?
– Хочешь сказать, что купец своего незаконнорожденного сына отдал мельнику на воспитание и приплатил ему за молчание? – спросил Влад.
– Я думаю, что такое предположение не лишено смысла. Кстати, мельника звали Антип Воронин.
– Приплыли! – буркнул молчавший до этого Жуан. – Получается, что ты, Ворон, потомок незаконнорожденного сына Себастьяна Гуано! Можно сказать, мы с тобой в некотором смысле родственники.
– Получается, что так, – Влад поморщился. Иметь в родственниках, пусть даже и очень дальних, изверга и убийцу Себастьяна Гуано не слишком хотелось. Да и в родстве с Жуаном было мало приятного.
– А я? – вдруг подала голос Савельева. – Если я похожа на Барбару и у меня ее украшение, то кто в таком случае я?
– Наверно, ты тоже ее потомок, – предположил Жуан.
– В таком случае многое становится понятным, – сказал Влад.
– Что тебе понятно? – Савельева посмотрела на него так внимательно, точно от его ответа зависела вся ее дальнейшая жизнь.
– Понятно, почему господин Поклонский назначил наследниками именно нас. Мы прямые потомки Себастьяна и Барбары. Кстати, Жуан, а кто такой сам Поклонский? Я так понимаю, ты был знаком с ним довольно близко.
Ответить Эйнштейн не успел: откуда то сверху послышался грохот.
– Юлька! – Жуан с удивительным для его комплекции проворством выбрался из за стола, бросился вон из зала.
– Может, глянем, что там стряслось? – предложил Эйнштейн.
– Пошли. – Влад встал.
– Я с вами! – Савельева схватила его за рукав и тут же отдернула руку.
Они поднимались по лестнице, когда со второго этажа донесся отчаянный вопль Жуана. Не сговариваясь, Влад с Эйнштейном бросились вперед.
В коридоре никого не было, но из спальни Сивцовой и Жуана доносились бессвязные бормотания. Влад толкнул дверь и остолбенел от увиденного. Сивцова, точно тряпичная кукла, болталась в петле из шнура для портьер, а Жуан, взгромоздившись на стул, одной рукой пытался удержать на весу тело жены, а второй ослабить удавку.
– Помогите, – прохрипел он. – Помогите, я ее не удержу.
Влад осмотрел комнату. Взгляд зацепился за невысокий журнальный столик, с виду довольно крепкий. Он подтащил стол на середину комнаты, приставил вплотную к стулу, на котором балансировал Жуан, забрался на него, подхватил Сивцову под колени, приподнял, чтобы ослабить давление петли. В этот самый момент стул под Жуаном не выдержал, и тот с воплем рухнул на пол.
– Эйнштейн! – заорал Влад. – У меня в кармане нож!
Повторять дважды не пришлось. Эйнштейн вытащил нож, перерезал шнур. Утратившее поддержку тело Сивцовой навалилось на Влада. Он наверняка бы потерял равновесие и упал, если бы не Эйнштейн, подставивший дружеское плечо. Едва тело Сивцовой оказалось на полу, как к нему с громким воплем бросился Жуан. Он оттолкнул Влада, сгреб Юльку в охапку, принялся трясти за плечи.
– Не надо ее так, – попыталась вмешаться Савельева.
– Отойдите! – Взгляд у Жуана был полубезумный. – Юлька! Юлечка!
Влад уже было решил, что это конец, что редко кого достают из петли живым, но в этот самый момент Сивцова закашляла. Она кашляла и билась не то в судорогах, не то в истерике. Показывала пальцем куда то поверх их голов, силилась что то сказать.
– Вызывай «Скорую». – Влад сунул Эйнштейну свой мобильный, сам склонился над корчащимся на полу телом.
– Юленька, что? – Жуан обливался потом в тщетной попытке усмирить жену.
– Это она… она заставила… – Сивцова схватилась руками за горло. – Я не хотела, а она заставила…
Истеричка, как есть истеричка. Влад обернулся к Эйнштейну:
– Что там со «Скорой»?
– Уже выехали. – Эйнштейн вернул ему мобильник.
«Скорая» приехала удивительно быстро. Врач осмотрел Юльку, вколол ей что то «от нервов», заверил присутствующих, что угрозы для жизни мадам Жуановой нет, но какое то время лучше понаблюдать за ней в условиях стационара. Притихшую после укола Сивцову переложили на носилки и с максимальными предосторожностями погрузили в машину. На прощание врач измерил давление Жуану, покачал головой, посетовал на то, что господин мэр совсем себя не бережет, сунул ему под язык какую то таблетку, и «Скорая» умчалась к городу, оглашая окрестности ревом сирен. Влад к тому времени протрезвел окончательно. Хуже того, теперь ему просто невыносимо хотелось выпить еще. Что ни говори, а далеко не каждый день становишься свидетелем попытки самоубийства. И что это нашло на Сивцову? С какого такого перепугу она полезла в петлю?
В памяти возникла вчерашняя призрачная удавка, и по позвоночнику пробежали мурашки. В ту же секунду из главного зала послышался крик Савельевой. Влад чертыхнулся, бросился к раскрытой двери.
Варька стояла у стола и нервно теребила свой медальон.
– Что еще? – заорал он.
– Там, – она как то совсем по детски показала пальцем на стол, туда, где Эйнштейн незадолго до этого устроил презентацию своих картинок. Одна из гравюр, та самая, на которой был изображен Себастьян Гуано, точно кровью, была залита красным вином.
