Ожившие кошмары (сборник) (СИ) - Рязанцев Павел
— Потерял чего? — из-за ограды, откуда повизгивала собака, вышла одетая в телогрейку и серую шаль полная женщина. Лицо её сияло добродушием и участием, но что-то цепляло, выбивалось из этого облика.
— Да вот… А у вас в той стороне что? — вдруг решил прямо спросить я.
— Ты о чем? Ну смешной — вот же, перед глазами — лес, не видишь, что ль? — вроде немного неловко, но широко улыбаясь пошутила женщина, а я наконец понял, что меня в ней насторожило — глаза. Напряжённые, изучающие, тревожные: никак не вяжется с показным добродушием, словно опасается она меня или ожидает чего. Может у них приезжие накосячили недавно? Или всё же?..
— А зимой вы в эту сторону тропинку топчете? — спросил я ещё, впрочем, на честный ответ уже не надеясь.
— А чего туда ходить? Ни грибов, ни ягод — подснежники собирать? — ожидаемо отшутилась тётка. — А то ещё куда провалишься, стужей прихватит, и сам подснежником станешь. Не, не ходим и другим не советуем. Ну, пойду я, курям надо дать. — И скоренько убралась за ограду.
Очень не понравились мне её слова про «провалишься» и прочее. Брякнула невпопад и пальцем в небо? Или сболтнула случайно? Как-то не верилось.
Пошёл я в неприятных раздумьях до «своего» дома. Вопреки желанию собраться и свалить отсюда на хрен, пошёл растапливать баню: а то скоро уже народ нагрянет. И поди, объясни, почему так долго планируемые выходные надо вдруг отменить и всех ждёт не веничек горячий с дороги, а обратный путь с мутными, попахивающими психушкой разговорами на сладкое. Не поверят: я б и сам не поверил. Да и сейчас не до конца понял: было, не было, а если было — то что?
В общем пока баню затопил, от малость нападавшего за ночь снега двор почистил, попутно подкидывая в печку дров, время к обеду и добежало. Вот уже и Рафчик Серёгин у забора сигналит, и сам он орёт как потерпевший:
— Андрюха! Красава! Всё дымит, шкворчит, открывай да наливай!
Следом Саня пер два баула с продуктами и чём-то звенящим, а девчонки уже неудержимо фоткались на фоне колоритных пейзажей. Все меня в очередь обняли, высказали респект в сторону подготовки общего досуга, а Светка смачно поцеловала в губы. После этого в жизни опять заиграли веселые нотки, вытеснив мрачную композицию, что обычно играет как фон для разных хорроров.
Ну а там закрутилось: за встречу, да между первой и второй, за любовь да под горячее… В общем, окончательно растворилась ночная жуть в алкогольной эйфории, море измельчало и лишь варёные яйца, что остывали в кастрюльке с водой, могли составить некую конкуренцию своей крутостью, да и это не точно. Потом мы всей гурьбой завалились в баню: мягкая истома первого пара, аромат распаренных дубовых листьев, забивающий дыхание жар, азарт охаживания боков горяченным веником и как финалочка — обжигающе-бодрящие объятия сугроба. Хорошо! Девчонки тоже малость побоялись, но в итоге по разику в снег сбегали: визгу было! В общем — замечательно начали.
Позже, когда наши барышни, закутав головы полотенцами, отправились домой сушиться, а мы остались ещё посидеть в предбаннике попить пива, я всё-таки рассказал парням о происшедшем: о мужиках этих, о избушке замороженной, о тётке. Когда о свечке, погребе и двери, которая сама захлопнулась, говорил, терялся даже, словно сам не очень-то верил в произошедшее: поди расскажи о той жути, которая уже просто кошмарным сном кажется.
— Андрюх, а ты ничего не курил тут, в одного? Или может бухнул с тоски, а? Или печка у Никитичны дымит — угорел малость? — давай глумится Серёга.
— Да иди ты, — огрызнулся я. — Самому уже стремно, будто псих я какой. Дак раньше галюнов не наблюдалось, хрен знает.
Я посмотрел на Саню: тот, как водится, молчал, но как-то не понравился мне его взгляд — пряталось в нем что-то.
Вдруг в доме завизжали. Серёга, ходивший покурить, как самый одетый, сразу ломанулся туда. Я начал натягивать на влажное тело штаны, от спешки ещё больше путаясь и застревая. Саня матерился, въехав коленом в угол стола. Не успел я толком застегнуть ширинку, как Серега вернулся:
— Да они там, дуры, мышь увидали, блин. Ору-то, ору. Я после твоих баек, Андрюха, думал всё, хана нашим бабам. Топор даже на ходу цапнул. Походу ещё больше их напугал.
Нас накрыло хохотом облегчения. Наперебой посыпались шуточки, у кого какие глаза были, кто как подорвался. Предположения, что Серый с топором оставил своим шармом неизгладимый след в нежной женской психике — мышь отдыхает. Выпили еще пивка, решили погреться сходить.
Тут в предбанник Маринка заглянула, сделала круглые глаза и спросила удивлённо:
— А Светка где?
— В смысле — где? — напрягся я, только что опять снявший штаны после ложной тревоги.
— Да в туалет пошла — нет да нет её. Мы решили — она к вам заскочила. В туалете-то пусто — я сама оттуда. Ой, — вдруг обмерла Маринка.
— Так, спокойно, ща разберёмся. Куда она денется? — напористо начал Серёга, глянул на меня, — она ж у тебя того, натура романтичная. Может гулять пошла, тишину слушать, на звезды смотреть.
Я, не отвечая, начал скоренько одеваться. Выскочил из бани — было уже темно, — обежал двор, зовя Светку, отправился на улицу. Парни, тоже второпях одетые, пошли за мной. Серёга напоследок крикнул Маринке, чтоб сидели дома и никому не открывали.
Ноги сами понесли меня к тому заброшенному дому. Дойдя, я в подступающем отчаянии остановился. Никакой тропинки не было, вопреки смутной и отнюдь не рациональной надежде, что может она ночью появляется. Вроде и хорошо, но, с другой стороны, если б была, я хоть знал бы куда дальше бежать. От ощущения нахлынувшего бессилия хотелось орать и искать виноватых. Как-то все по-другому, когда не по телеку о пропаже людей слышишь, а очень близкий тебе человек исчезает, да еще при такой предыстории.
— Так, парни, давайте круг по деревне — здесь дорога кольцом, — и слушаем внимательно: может где шум необычный будет, — распорядился я. Саня с Серёгой молча кивнули.
Пройдя всю улицу и вернувшись к дому Никитичны, мы немного растерянно остановились.
— Да надо по дворам идти! Ниче, никто не обломается, тут человек пропал, — начал горячится Серёга.
Я и сам уже примерно так думал, разве что хотел к хозяйке нашей заскочить: она местная, поди знает кто здесь чем живёт.
— Не будет её ни у кого, — вдруг подал голос Саня.
— В смысле?! Ты о чем?! — как за живое дёрнули меня его слова, но вдруг знакомая фигура переключила внимание на себя.
Тщедушный силуэт в синем пуховике и шапке неверной походкой как раз шёл дальним краем улицы, не реагируя на нас: видать свои пару стаканов он уже принял. Я догнал и придержал его, разворачивая за плечо и вглядываясь в расслабленно улыбающееся лицо мужичка:
— Добрый вечер! Вы девушки случайно такой высокой нигде не видели?
— О, паря! А говорил я — не любит он вот этого вот всего. А вы тут устроили, понимаешь, — и мужичок многозначительно покрутил пальцами одной руки в воздухе.
— Ты че несёшь!? Где Светка?! — заорал я, резко теряя остатки самообладания.
— Ты, паря, не ори. Ежели глаза залил, так людей неча винить. Вона баба твоя, у калитки сидит. Он пока так, предупреждает.
Меня как подбросило, разом обернулся — и впрямь, сидит. К забору спиной прислонилась, сама в сугробе — благо, пуховик длинный и тёплый, — снегом припорошенная. То ли мы впотьмах да с перепугу не заметили, то ли… На других вариантах моя фантазия упрямо пасовала.
Забыв о мужичке, я бросился к Светке. Та сидела как замороженная, уставившись в точку. Наконец отреагировала на тормошение и вопросы — как она, да куда делась, — сперва говоря с задумчивым недоумением, потом все больше приходя в себя:
— Да не знаю. Вышла вот — на небо посмотрела. Тут словно ветром ледяным дунуло, стужей: лицо аж зажгло и, когда моргнула, ресницы склеились Че-то растерялась даже, запахнулась вся, скукожилась так и чего-то пошла, пошла. Вроде домой, да все никак не дойду. Ниче не видно, глаза не открыть — ветром секёт. Волокусь куда-то: куда? зачем? Чет перед глазами замельтешило, звон какой-то в голове… И вот уже ты меня трясешь. Что случилось? Так, чего это я в сугробе? Я напилась что ли? Да вроде нет.
