Дана Посадская - Перекресток
— Всё ясно. — Гостья отставила стакан. — А теперь я хочу поговорить с твоей сестрой. Думаю… она мне тоже сможет кое-что рассказать.
Она встала — и Марианна с трудом сдержала поросячий вопль панического ужаса. Только сейчас она ясно заметила: солнце ярко светило в окно, на полу лежали тени от стола, от стула, но гостья… она не отбрасывала тени.
6
Элиза
Комната, в которую полумёртвая от страха Марианна покорно провела Белинду, была маленькой и узкой. Едва зайдя, Белинда невольно скривилась, — она ещё не до конца привыкла к резким запахам мира людей; а в этой комнате запахи были не из приятных.
Помещалась в комнатушке только колыбель и узкая кровать. На кровати лежала Элиза — безвольная, словно груда тряпья. Ей было, наверное, лет двадцать с небольшим, но её лицо иссекли раньше времени первые морщины. Вялые соломенные волосы свалялись давно нечёсаными патлами; глаза, иссушённые, красные, были пустыми.
— Элиза! — окликнула её Белинда.
Элиза вздрогнула.
— Кто вы? — прошептала она.
— Тебе это знать совсем ни к чему. — Белинда сурово посмотрела на неё. — И вообще, спрашивать тут буду я! Впрочем, у меня лишь один вопрос — где ребёнок?
— Ребёнок? — из груди Элизы вырвался дикий клокочущий смех. В бесцветных солёных глазах что-то забрезжило. — Какой… ребёнок?
— Ты прекрасно знаешь, какой!
— Нет! — Элиза зажала лицо руками. — Это был не мой… не мой ребёнок!
— Конечно, не твой! — кивнула Белинда. — Но где он сейчас?
— Я не знаю… не знаю… — бормотала Элиза скороговоркой, раскачиваясь на кровати.
— Начинается! — вздохнула Белинда. — Вот что Элиза… — её голос накалился, точно сабля, разогретая в огне, — расскажи мне всё! Ты слышишь? Всё!
— Мой ребёнок… умер… — прошептала Элиза. Бесконечные слёзы вновь потекли по её лицу. — Я знаю! Все говорили, что он не выживет! Я сидела с ним всю ночь… и ничего, ничего не могла поделать! А потом я задремала… всего на полчаса, не больше! А когда проснулась… моего ребёнка не было! Вместо него в колыбельке лежал другой… здоровый! Это был не мой ребёнок! Не мой! — Она гортанно вскрикнула и замолчала, ломая сухие серые руки.
— Дальше! — приказала Белинда. — Что ты сделала с этим ребёнком?
— Я…нет! — Элиза зажмурилась. — Я…взяла его и вышла из дома. Была ночь. Он плакал. А я шла и шла. А потом… я положила его на землю …и побежала… побежала домой… а он плакал… и плакал… но я не вернулась! А потом… на следующее утро… я пришла на это место, но его уже не было. — Она зарыдала. — Зачем, зачем я его оставила? Я больше не могу! Каждый раз, когда плачет мой ребёнок, мне кажется, что это тот… другой… брошенный… Я не могу выносить его плач! — Она стиснула уши руками.
— Где? Где ты его оставила? — жёстко спросила Белинда.
— Где? У дороги… На перекрёстке трёх дорог, возле леса…
Да что ты! — Белинда расхохоталась. — Правда?! Подумать только! Перекрёсток трёх дорог! Любимое место бабушки Гекаты! Как это ты догадалась?.. Ну что ж, Элиза … — она сделала нарочито суровое лицо, — ты поступила плохо, очень плохо. Бросить беззащитного ребёнка ночью, одного… Даже мне неприятно об этом думать! Но ты уже достаточно страдала. И потом, ты мне помогла, а я всегда плачу за помощь. Не люблю быть в долгу.
Она шагнула к измятой несвежей постели.
— Закрой глаза!
Элиза покорно закрыла глаза.
Отрепетированным жестом Белинда подняла руку и, слегка прикоснувшись ко лбу Элизы кольцом с вензелем «В», сказала:
— Забудь!
Лицо Элизы на миг исказилось, точно от невыносимой боли; затем просветлело; морщины на лбу разгладились; губы несмело тронула слабая улыбка.
— Открой глаза!
Элиза открыла глаза — медленно, словно после глубокого сна. Во взгляде её не было больше и тени безумия. Она огляделась вокруг и тут словно впервые заметила Белинду.
— Кто вы? — спросила она изумлённо, но без испуга.
— Неважно, — Белинда оглядела её, как художник, довольный собственным творением. — Что ж… неплохо. Где твой ребёнок, Элиза?
— Ребёнок? — Элиза вскинула брови. — Да вот же он! — она указала рукой на колыбель. В тот же миг ребёнок, словно поняв, что мать наконец-то вспомнила о его существовании, завозился и захныкал. Элиза бросилась к нему, осторожно подняла и нежно прижала к груди:
— Радость моя! Почему ты плачешь?.. Хочешь кушать, да?.. Маленький мой…
— Очень трогательно, — заметила Белинда. — А где твой второй ребёнок, Элиза?
— Второй? — Элиза, вся поглощённая младенцем, слегка нахмурилась. — Какой — второй? — Она недоумённо передёрнула плечами. — У меня только один ребёнок!
— Прекрасно, — вполголоса произнесла Белинда. — Что ж, пусть и другие забудут… и о втором ребёнке, и о твоём безумии. Так будет лучше. Проклятие… как хорошо, что никто из рода об этом не узнает! А то ведь опять начались бы разговоры о том, что у меня слишком доброе сердце!
7
Найдёныш
Темнота — колючая, злая, холодная, — била в окошко ветвями деревьев. Карета ползла еле-еле и скакала на каждом ухабе. Кучер, наверное, совсем уже спит, со злостью подумала Анна. Она плотнее закуталась в плащ и забилась в угол кареты. Ей самой безумно хотелось спать; голова налилась чугуном, а всё тело болело и ныло, точно избитое. Впрочем, избитым оно и было… после такой-то тряски! Почему, почему они не заночевали на постоялом дворе? — вновь и вновь повторяла она… но мысленно. Впрочем, она знала почему: так захотел её муж. Он сказал, что должен вернуться домой как можно скорее — его ждёт срочное дело. И она не стала спорить. Почему? И на этот вопрос она знала ответ. Всё дело в том, что она по-прежнему робела перед мужем… даже после четырёх лет брака. Хотя никаких причин для этого не было: муж был чрезвычайно мягкий человек, старше Анны почти на двадцать лет, и обращался с ней нежно и снисходительно, точно с малым ребёнком. В сущности, робость внушало ей только сознание факта, что этот мужчина, до сих пор ей почти незнакомый — её муж. А ещё то, что он — она это знала, — мечтал о детях, а детей у них не было. Его сын от первого брака умер в младенчестве; жена отдала свою жизнь, рожая второго, но и тот прожил всего несколько дней. Он женился второй раз только ради детей; и Анну пугало сознание вины перед мужем, хотя он сам не упрекнул её ни разу даже взглядом.
Она резко повернулась и взглянула на свою кузину Джиневру, сидевшую напротив. Вот кого, похоже, ничуть не тяготило ночное путешествие. Её глаза, ясные, как будто она только что проснулась, жадно смотрели в окно. Что она там видит?! — недоумевала раздражённо Анна. Впрочем, кузина её раздражала всегда. Джиневра лишилась обоих родителей ещё в раннем детстве, и долгие годы жила у их общей тётки, одинокой вдовы. Когда же и та год назад отправилась в мир иной, Анне волей-неволей пришлось взять девушку в собственный дом. Она полагала, что, так как кузина молода и (нельзя не признать) весьма хороша собой, она долго у них не задержится. Но не тут то было. Весь этот год Анна честно выполняла свой сестринский долг, подыскивая для Джиневры подходящую партию, но та отклоняла одно предложение за другим. Более того: она заявила, что вообще не стремится выйти замуж. Для Анны это прозвучало как ниспровержение всех устоев, хула на божественный миропорядок, почти кощунство.
