Билл Мьюми - Черная ‘59
Стоне на три голоса…
Вскочив в джип, Верной рванул с места, оставив по себе следы шин и вонь паленой резины. Он погнал вниз с холма, на головокружительной скорости проходя повороты. Он проскочил боковую улочку, вошел в поворот, прибавил газу.
Прямо перед собой он увидел бебика, маленькую девочку с рыжими волосами, сбежавшую из-под бдительного ока матери. Размахивая пухлыми ручонками, она вышла прямо на середину узкой улочки.
Верной вдавил педаль газа, подпевая воющему джипу, несущемуся прямо на ребенка, чтобы стереть ее, размазать в маленькое красное пятнышко прежде, чем она вырастет и превратится в одну из этих сук, этих кастрирующих сук, которые…
Тут раздался женский крик, и из ниоткуда выпрыгнула мамаша девочки, подхватила малышку как футбольный мяч и рванула на дальний тротуар. Она упала в живую изгородь, лицо и руки ей исцарапали ветки, и все же она теперь отчаянно прижимала к груди орущую во всю мочь дочь.
Джип Пронесся мимо через долю секунды после этого падения, исчез прежде, чем она смогла заметить номерной знак. Но смех — этого смеха она никогда не забудет.
В своей мастерской в гараже Пэм Салливан, гениальный столяр-краснодеревщик, отступила на шаг от стационарной циркулярной пилы. Сдвинув на лоб очки-маску, наметанным взором она принялась изучать доску, чтобы удостовериться, что та достаточно ровная.
Пэм скорее почувствовала, чем увидела, что кто-то стоит у нее за спиной. И круто повернулась.
Он улыбался ей сверху вниз, перебирая блюзовый рифф на своей черной '59.
Пэм было собралась вздохнуть с облегчением, но сам вздох застрял у нее в горле.
— Нил? Нил, с тобой все в порядке?
— Нил терзает струны в других краях, — отозвался Вернон, делая шаг вперед, и Пэм инстинктивно отступила.
— Нил? — Голос ее прозвучал тихо и встревоженно. — Нил, что-то не так. Что с тобой такое? — уже требовательно спросила она.
— Суки, — прорычал Верной. — Вечно спрашивают, в чем дело. Вечно хотят помочь. — Руки его начали в предвкушении сжиматься.
Пэм отступила еще на несколько быстрых шагов, непроизвольно поднимая только что оструганную доску..
— Уходи, Нил, — приказал она.
Верной обходил столярный станок.
— Суки вечно командуют. Суки сосут тебя как пиявки, втираются между мною и музыкой. — Он ударил по верстаку рукой, и Пэм увидела топор на ладони, которая была слишком большой, чтобы принадлежать Нилу. — Они хотят утащить тебя за собой в болота! Хотят отрезать тебе яйца и тебе же их скормить, только чтобы показать, что они на это способны!
Слова «Ты меня пугаешь» замерли у нее в горле, поскольку к этому он, очевидно, и стремился. Дверь была в дальней стене гаража. Швырнув в него доской, Пэм бросилась к выходу.
Отмахнувшись от доски, Паника метнулся за ней вокруг верстака. В прыжке он схватил Пэм за колени, отчего она рухнула на пол. И взвыла. Как же он любит, когда они воют.
Он рывком перевернул ее на спину, поскольку хотел, чтобы она это видела, черт, он хотел, чтобы она, мать ее, все видела.
Крепкая для суки, надо отдать ей должное. Она хочет быть такой же крутой, как мужик. Вот этого все, чего они все хотят, показать, что могут быть крутыми, как мужики. Он им покажет. Он всем этим сукам покажет, что к чему.
Его большие пальцы забрались на самый верх, прямо в складки кожи под ее нижней челюстью. Она вырывалась, но он надежно прижал ей коленом ноги, а что до ее рук, молотивших по его плечам, то — а, ладно — на них можно просто не обращать внимания. Его грязные ногти впились ей в кожу, и он рассмеялся этим омерзительным ужасающим смехом.
Она задыхается, издает дурацкие («о-юк, о-юк») звуки, какие издавала Кристина, какие они все будут издавать, поскольку Верной Паника вернулся, мать их раз так, он вернулся, и он жилистый, он жадный, он…
Глаза у нее стали закатываться. Эти глаза, которые когда-то глядели на Нила с восхищением. Глаза, в которых были любовь и прощение, красота и свет.
Он попытался прогнать эту мысль, но она вернулась снова. И руки, которые сейчас царапали и драли его, руки, которые когда-то ласкали его, дарили ему наслаждение. Волосы, теперь полные опилок, свисали ей на лицо, когда она томно двигалась на нем. Рот…
Изо рта у него вырвался визг, отчасти, его, отчасти чужой. Гитара, черная '59, ударила ему в спину, потянула за ремень. Гитара пульсировала жаром и мощью, и Нил, шатаясь, сделал несколько шагов по мастерской, воя голосом Паники. Его руки душили воздух, топор на правой был черен как ночь, а кровь на татуировке оттенена реальностью.
Пэм жадно втягивает ртом воздух, прижимая руку к горлу, кашляя и хрипя от древесной пыли на каждом вдохе.
— Я ее хочу! — воет Паника.
— Я тебе не дам! — кричит Нил.
— Она моя! Они все мои! Ты мой! — твердит ему Паника. — Твоя задница принадлежит мне, мальчик, твоя задница — моя. И я тебя сварю, и я тебя съем, потому что тебе меня не остановить! — Руки Паники поднимаются к лицу Нила. — В этих руках таланта больше, чем ты мечтал, мальчик! Больше знания! Больше всего! Прикончи ее! Ты же знаешь, что хочешь! Прикончи ее! Прикончи ее!
И Нил знает, чего он хочет. Помоги ему бог. Это пузырями вырывается на поверхность, и вот она — ненависть, разожженная Верноном Паникой, бьется и пульсирует жизнью, и вот сейчас… ее горло под его руками, его руками, вот он уже снова поворачивается к ней…
Нил метнулся к мирно жужжащей циркулярной пиле.
Панике потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что сейчас произойдет. Даже когда Нил прыгнул, Паника ему не поверил.
Нил провел по пиле левым запястьем. Лезвие прорезало ткани без малейшей заминки, и кровь и осколки кости разлетелись по всему верстаку. Паника взвыл. А Нил нет. Он был за чертой крика, за чертой боли. Его Левая кисть бесполезным куском мяса шлепнулась на землю, но это не остановило Нила — будто в ударе карате он опустил правую руку. Лезвие прошло через кость, мышцы, сухожилия, и правая кисть плюхнулась на пол в какой-то паре дюймов от левой.
Черная '59 у него за спиной начала кипеть, с шипением пошла пузырями от жара. Нил заизвивался от ожога, наклонился вперед, не обращая внимания на кровь, фонтаном хлещущую ему на сапоги. Гитара соскользнула ему на шею, потом через голову вниз, чтобы со звоном упасть на землю. Прохладная поверхность деки накалилась, краска пузырилась. С резким звоном, будто стаккато автоматной очереди, рвались одна за другой струны. Черная '59 трепыхалась на полу, возле обрубленных кистей, которые на глазах чернели и съеживались, которые пытались, черт побери, доползти до инструмента, коснуться его, погладить струны, восстановить оборванную связь.
