Кирилл Манаков - Хроники последнего лета
Некоторые впечатлительные особы действительно принимали Ванькины излияния за чистую монету, но Рудаков-то прекрасно знал, что его приятель после отчисления из института за пьянство проходил срочную службу во вполне ординарных железнодорожных войсках. Скорее всего, имел место классический случай замещения реальности — человек настолько хотел чувствовать себя личностью героической, что начинал верить в истинность собственных фантазий. Ведь младший сержант железнодорожных войск Кухмийстеров совершенно искренне отмечал День Десантника и считался одним из самых заметных персонажей в сообществе ветеранов спецназа.
Непосредственный начальник Рудакова господин Дискин не был осведомлен о сложных отношениях Ивана с алкоголем и с большим беспокойством слушал его откровения. Директор издательства любил иногда так запросто, без звонка, заскочить к кому-нибудь из подчиненных и пропустить рюмочку-другую, но на несчастье, в этот раз к скромному переводчику уже заскочил старый товарищ.
Почувствовав живую реакцию собеседника, Ванька наращивал градус повествования, добавляя крайне живописные подробности. Слушая историю о кровавом рейде по джунглям Конго, Иосиф Давидович невольно содрогался, ясно представляя, как этот страшный человек голыми руками изощренно расправляется с взводом американских морских котиков. Зловеще усмехаясь, Ванька поведал, что именно поэтому его не пускают в Америку. По крайней мере, одно из этих утверждений было чистой правдой: в прошлом году он явился за визой в американское посольство навеселе, и, естественно, получил обидный отказ.
Позабавившись довольно натуральным испугом начальника, Рудаков все-таки пришел ему на помощь. В конце концов, Ванька, похоже, слишком вошел в роль, и с высокой вероятностью сейчас должен начаться острый приступ антисемитизма, и характерный профиль Дискина вполне мог пострадать.
— Так, ребята! — Рудаков хлопнул в ладоши и разлил водку. — По последней — и гулять!
Ванька остановился на полуслове, с сожалением вздохнул, махнул стопку, сморщился, словно проглотил живую лягушку, залез вилкой в банку, цепляя помидор, и тяжело поднялся, опираясь о стол.
— П-п-пошли.
— Да, да, конечно, — заторопился Дискин, — мне уже пора. Время, знаете ли…
В этот момент на кухню заглянула Наташа. Увидев жену, Рудаков весело поднял стопку, Дискин замер с открытым ртом, а Кухмийстеров поперхнулся помидорчиком и отчаянно закашлялся.
Сказать про Наташу, что она красивая — это все равно как описать «Джоконду» словами «ничего картинка». Наташа — сногсшибательна и обворожительна. Почему-то ее считают блондинкой, хотя, если положить руку на сердце, то даже темно-русой назвать нельзя. Возможно, это все из-за белой кожи и легкого румянца, столь характерных для натуральных блондинов. Она относится той категории женщин, на которых не оборачиваются на улице, но стоит пообщаться пару минут — и все, собеседник начинает терять голову.
— Твое здоровье, дорогая! — бодро воскликнул Рудаков.
— Здоровье? — улыбнулась Наташа. — Мое-то в порядке, а что с тобой завтра будет!
Действительно, сидели уже долго, и грозное дыхание похмелья ощущалось совсем явственно. Рудаков едва пригубил водку и поставил рюмку.
— Все, ребята, двинули!
Троица прошествовала в прихожую под насмешливым взглядом Наташи.
— Мое почтение, Наталья Владимировна, — слюбезничал Дискин, за что получил благосклонный кивок.
— Натаха, — Ванька полез обниматься, но был отвергнут.
Некогда, увидев Наташу первый раз, Кухмийстеров попытался за ней приударить, однако встретил решительный и бесповоротный отказ. С тех пор, общаясь с Рудаковым, делал вид, что отказался от девушки ради друга. Со стороны это было очень заметно, и Наташа за глаза над ним хихикала.
Остывающий асфальт исправно отдавал тепло в атмосферу, и московский июльский вечер колыхался дрожащим маревом. Кухмийстеров по-хозяйски остановил такси, ввалился на заднее сиденье, и, будучи уже не в состоянии говорить, помахал на прощанье рукой.
Иосиф Давидович вежливо поклонился в ответ, а когда машина уехала, печально сказал:
— Очень жаль, Артемий, что вы тратите драгоценное время на подобных субъектов.
— Положим, сейчас я тратил время не только на него, — усмехнулся Рудаков.
— Как ни прискорбно, я имел в виду и себя, — вздохнул Дискин.
Тут Рудаков не нашел, что ответить, а директор продолжал:
— Знаете, Артемий, а я ведь зашел к вам, чтобы серьезно поговорить…
— Последний раз мы серьезно говорили сегодня в шестнадцать тридцать на планерке. Впрочем, мы можем продолжить беседу. В холодильнике кое-что осталось.
— Я вовсе не об этом… Хотел сказать вам… Предложить, если можно так выразиться… Словом, бросайте к чертовой матери переводы. Заканчивайте размениваться на сюсюканье в чужих мемуарах.
— Вам не нравится… — начал было Рудаков, но Дискин протестующе замахал руками.
— Нет, что вы, ваши работы прекрасны, но… стоит ли посылать атомную подлодку ловить пескарей?
— Простите?
— Артемий, пишите свое! Заканчивайте с этим интернетом, поработайте серьезно. Просматривал ваши рассказики — они великолепны! А вы — ленивы. Это нехорошо. Напишите что-нибудь стоящее. Обещаю — издам! А вы знаете, что я свои обещания выполняю…
Рудаков с сомнением посмотрел на директора, вспоминая примеры показательной честности. Ничего подобного припомнить не удалось. Похоже, что проблема замещения реальности оказывается заразной.
— Обещаю — напишу!
С этими словами Рудаков затолкал Дискина в остановившееся такси и направился домой. И чего вдруг у начальства возник такой душевный порыв? А что, забавно было бы посидеть месячишко-другой и наваять нетленку. К тому же Наташка пилит — хочется ей, понимаешь, стать женой великого писателя. Чтобы пальцами показывали — вон, идет Наталья Воробьева, супруга того самого Рудакова. Того самого?! Да что вы говорите! А посмотрите, какой у нее чудесный наряд и грациозная походка!
Рудаков, представив картинку, рассмеялся, помотал головой и в прекрасном настроении направился к дому. Панельная девятиэтажка дружелюбно улыбалась освещенными окнами.
В десяти шагах от подъезда его остановил негромкий отклик.
— Тёма? Рудаков?
Рудаков, улыбаясь, обернулся, ожидая увидеть знакомое лицо…
* * *Виктор Сергеевич слушал доклад Колушевского с нарочито рассеянным видом, несмотря на исключительную важность сообщаемых сведений. Назревали большие события, и подготовка к ним занимала умы высокого руководства. Кто-то проводил интенсивные переговоры, пытаясь максимально укрепить позиции, а кто-то, наоборот, занялся выводом активов…
