Наталия Земская - Анти-Авелин
С этой мыслью Петрович быстро оделся и зашагал наверх из оврага. Поравнявшись с домом, замедлил шаг в нерешительности… надо бы попрощаться.
Вдруг занавеска на окне дернулась, и через секунду на крыльцо вышла Нюра.
– Доброе утро, пап!
– Доброе, дочка!
Девочка подошла совсем близко, Петрович обнял ее одной рукой за плечи и уткнулся губами в ее волосы.
– Нюр, ты проводить меня вышла?
Дочка кивнула.
– Пойдем тогда к автобусу.
– Пап, не называй меня Нюрой. Хорошо?
– Не буду. Анна Иннокентьевна. Так лучше?
– Можно просто – Аня.
Они шли по полю, смеясь. Он – обняв ее за плечи, она – ухватившись за его ладонь. Петрович чувствовал, что Лариса и Иван смотрят им вслед.
– Ты учиться дальше собираешься?
– Собираюсь.
– В Москве?
– Ага.
– Меня к тому времени переведут по работе в столицу. Слышала?
– Слышала.
– Приедешь на время учебы ко мне?
– Приеду… если не женишься.
– А чем тебе помешает моя жена? Может, она человеком будет хорошим… Я только на такой женюсь.
– Пап, ты такой красивый, она ревновать тебя будет.
Петрович хохотал громко и с удовольствием, и если бы не утренний туман, его хохот был бы слышен на другом конце деревни.
– Я красивый?
– Очень, как голливудский киноактер. Только, измученный немного.
– Ань, ну, ты скажешь тоже…
Петрович много раз пересказывал этот диалог своим сослуживцам, а те внимательно слушали, понимая важность момента.
«А что «бывшая»?» – спрашивали они.
«А «бывшая» умоляла остаться. Ну, чем бы я стал там заниматься? Все! Разошлись пути-дорожки. У нее там хорошая работа, уважением пользуется у односельчан», – отвечал Петрович.
Про Ивана он никому не рассказал, мужская гордость не позволила.
С тех пор Петрович, как одержимый, шел к своей цели. Обещание, которое он дал дочери, должно было быть выполнено в срок. Этот срок равнялся шести годам. С одной стороны – не мало, а с другой стороны – кто его знает, как оно пойдет?
Непочатая бутылка водки из холодильника перешла по нужде к кому-то из соседей. Подчиненные шутили поначалу, ждали от своего руководителя послабления по этому вопросу, а когда почувствовали в нем эту одержимость, стали сторониться и перешли с руководителем на «Вы».
Благо, на дворе были двухтысячные. Левые заработки стали постоянными, сложился даже некий тариф: за расторопность, за особое внимание к делу или наоборот – за его отсутствие. Попадались и правдолюбцы, но их было мало. У Петровича был особый на них нюх, и он понимал, где можно, а где нельзя. Заходил при случае к областному руководству, напоминал о себе. Ему обещали, что «как только, так сразу».
Дочери переправил в деревню мобильный телефон. Радовался каждой ее СМС-ке, как чумной. К праздникам и просто так слал почтой дополнительные денежные переводы и открытки – самые красивые и самые дорогие.
Жизнь для Петровича обрела особый смысл. Эти люди в глухой деревеньке стали воплощением его счастливой жизни, которую они проживали там за него. Ему хотелось, чтобы эта жизнь была у них в полном достатке. Хотелось, как для себя. Но объяснить, рассказать об этом он не мог никому – не поняли бы. Сердце его таяло от счастья, когда он слышал ответ дочери: «Пап, ничего не надо, у нас все есть!»
И вот – долгожданный звонок «сверху».
Какой-то дуралей то ли взял слишком много, то ли отказался взять слишком мало. Короче, вбили ему кол со словом «оборотень» меж наградных медалей, и отправили куда подальше. Сверху спустили распоряжение: с целью борьбы с коррупцией взять на эту должность человека из глубинки с безупречной репутацией и послужным списком. Выбор пал на Петровича.
Хоть это была и не сама столица, а ближайший ее пригород, для многих москвичей это место было недосягаемой мечтой. И денег за должность взяли с Петровича на удивление немного. А почему? Петрович понял потом.
Ему, как одиночке, не надо было предоставлять целую служебную квартиру. Он согласился на комнату в общаге. Старый «Москвич» без водителя – это нормально на первое время. Хорошую машину надо было заслужить.
Вся соль была в жителях этого района. Это были люди такой высоты и такого достатка, что даже Петровичу, с его не самыми строгими взглядами на жизнь, было не понять – как можно было «заработать» себе на такую жизнь? И что должно было произойти с Петровичем, чтобы он смог обосноваться среди этой публики? И как они с дочкой будут ютиться в общаге, когда она приедет поступать в столичный институт? Ответить на эти вопросы он себе не мог.
За поворотом наконец-то показалась долгожданная лавка, заботливо прилаженная рядом с въездными воротами роскошного особняка.
Все тело ныло от напряжения. Работать на свою репутацию в новом коллективе первое время надо было за троих.
Сев на лавку, Петрович еще раз окинул взглядом высокие заборы и особняки. Дворняга тоже доплелась до лавочки и осторожно положила морду рядом с рукой Петровича.
– Вот оно как вышло, – обратился Петрович к дворняге, – повезло же мне, как слепому петуху, нашедшему зерно, – и положил руку на крутой собачий лоб. Дворняга лизнула руку и облегченно вздохнула.
За забором послышался рокот работающего механизма, въездные ворота вздрогнули и стали расходиться.
«И здесь не дают отдохнуть», – с досадой подумал Петрович.
Рокот внезапно прекратился, и в проеме ворот появился ухоженный дедок в стеганом пуховике.
«Сторож, наверное», – подумал Петрович.
– Вы к кому, милый человек? – спросил дедок.
– Ни к кому. Просто передохнуть решил. Если нельзя, я уйду.
– Нет-нет. Оставайтесь. Я подумал – может, участковый… – дедок перевел взгляд на погоны Петровича, – а теперь вижу, что нет. Хотите чаю? У меня есть отличный чай с мятой.
– Нет, спасибо. Мне надо идти. Да и хозяину дома это может не понравиться.
– Может. Он такой… – захихикал дедок. – Ну, как знаете. Дай Бог, свидимся еще.
Дедок развернулся к проему ворот, окинул взглядом забор и снова повернулся к Петровичу:
– А у вас редкой красоты лицо, очень породистое, – сказал он уже совсем другим голосом.
Петрович заметил странные огоньки в глубине глаз дедка: «Нет, это не сторож», – подумал он.
– Спасибо, – пожал плечами Петрович.
Петрович поморщился, когда дедок шагнул за ворота. Его раздражало внимание к собственной внешности. Дамы любых возрастов и мастей, которые пытались покуситься на его одиночество, очень быстро отказывались от этой идеи. У него в арсенале для подобных случаев имелись: и тяжелый неприветливый взгляд, и словечко неласковое. Вероятно, та постыдная, разгульная жизнь с ее многочисленными случайными подружками сделали свое дело. Нет, не то, чтобы у Петровича что-то нарушилась с мужским здоровьем, просто отвращение было моральное.
