Говард Лавкрафт - Кошмар в музее
Утверждение о том, что подобное создание могло иметь какое-то выражение, показалось бы чудовищным парадоксом, и все же Джонс ощутил, что этот треугольник выпученных рыбьих глаз и косо наклоненный хобот каким-то образом наводили на мысль о смеси ненависти, алчности и безграничной жестокости, выразить которую на человеческом языке было невозможно, поскольку она была замешана на эмоциях иного мира, скорее даже совершенно другой галактики.
«И вот в эту звериную аномалию, — подумал Джонс, — Роджерс вложил всю свою зловещую патологию, весь жуткий гений скульптора».
Существо казалось невероятным, и все же фотография подтверждала факт его существования.
— Ну что, — прервал его раздумья Роджерс, — как Оно вам нравится? Понимаете теперь, что сокрушило ту собаку и миллионом ртов высосало из нее кровь? Ему была нужна жертва, а в дальнейшем потребуются новые. Это в самом деле божество, и я — Его первосвященник нынешних дней. Йа! Шуб-Ниггурат!
Джонс с отвращением и жалостью опустил фотографию.
— Знаете, Роджерс, ничего у вас не выйдет. Существуют ведь определенные границы, и вы сами это знаете. Это прекрасная работа, но вот, пожалуй, и все. Но вам она ничего хорошего не принесет. Лучше вообще не смотреть на подобное — пусть Орабона уничтожит ее, а вы постарайтесь про нее забыть. Я же прямо сейчас разорву эту фотографию.
Роджерс с рычанием вырвал у него из рук снимок и снова уселся за стол.
— Идиот! Вы что, до сих пор считаете, что я блефую?! Думаете, что я вылепил Его, полагаете, что это творение — лишь куча воска? Неужели вы оказались глупее самой обычной восковой куклы? Ну что ж, у меня есть реальные доказательства и вы сами все узнаете! Не сразу, конечно, — сейчас Оно отдыхает после принятия жертвы;— но позже. О, клянусь, тогда вы сами убедитесь в Его силе.
При этих словах Роджерс бросил взгляд в сторону запертой двери, а Джонс взял со скамьи свою шляпу.
— Ну что ж, Роджерс, пусть это случится позже. А сейчас мне надо идти. Но завтра во второй половине дня я навещу вас. Подумайте еще раз над моим предложением — возможно, оно покажется вам здравым. Заодно и Орабону спросите, как и что он думает по этому поводу.
Роджерс обнажил зубы в звероподобном оскале:
— Ах, вам надо идти, да? Струсили, значит?! Наговорили кучу дерзостей, а сами — в кусты! Утверждаете, что все это — сплошной воск, а когда я предложил вам продемонстрировать доказательства, вздумали ретироваться? Вы вроде тех моих приятелей, с которыми я заключал пари на то, что они не смогут провести в музее ночь. Приходили сюда такие бравые, а через какой-то час не могли унять дрожь и колотили в дверь, чтобы их выпустили. Значит, мне надо спросить мнение Орабоны? Вы оба против меня! Вы задумали сокрушить наступающее царствие Его!
Джонс хранил молчание.
— Нет, Роджерс, — наконец проговорил он, — никто не настроен против вас. Кстати сказать, я не боюсь ваших фигур и, более того, восхищаюсь вашим мастерством. Но сегодня мы оба немного разгорячились, так что, думаю, будет лучше, если мы оба как следует отдохнем, а потом продолжим наш спор.
Роджерс между тем не отставал:
— Значит, не боитесь? Так что же вы торопитесь уйти? Послушайте, мне действительно интересно, хватит ли у вас сил провести здесь, в музее, ночь? Одному, в полной темноте. Куда вы так спешите, если утверждаете, что не верите в Него?
Похоже, Роджерса обуяла какая-то новая идея, и теперь Джонс внимательно смотрел на него.
— Никуда я особо не спешу, — спокойно возразил он, — но что за польза будет от того, что я проведу здесь ночь в полном одиночестве? И кому это что докажет? Меня лично смущает лишь то обстоятельство, что здесь неудобно спать. И что от всего этого получите вы?
Внезапно его посетила новая идея.
— Послушайте, Роджерс, — примирительно проговорил он, — я спросил вас, зачем вам все это надо? И кому это вообще надо? А ведь в самом деле, если я соглашусь, это докажет лишь то, что все ваши куклы остаются лишь куклами и что вы не должны впредь позволять своему воображению разыгрываться настолько, чтобы устраивать сцены подобные той, свидетелем которой я только что был. Ну хорошо, представим, что я действительно останусь на ночь. Но если я просижу здесь до утра, согласитесь ли вы по-новому взглянуть на все эти вещи? Например, отправитесь месяца на три в отпуск и позволите Орабоне разрушить ваше новое творение? Ну как, разве подобное условие несправедливо?
Трудно было определить, что именно скрывалось за выражением лица хозяина музея. Ясно было одно: он пытался соображать, причем быстро, и в целой веренице различных противоречивых эмоций определенно брал верх зловещий триумф. Казалось, он задыхался, когда наконец произнес:
— Совершенно справедливо! Если вы действительно вытерпите, я приму ваш совет. Давайте сейчас сходим пообедаем, а потом вернемся. Я запру вас в демонстрационном зале, а сам пойду домой. Утром приду раньше Орабоны — обычно он появляется здесь за полчаса до начала работы — и посмотрю, как вы тут. Но советую еще раз подумать, стоит ли идти на подобный шаг, если не испытываете полной уверенности в своем скептицизме. Другие, бывало, отказывались, так что и у вас есть такое право. Можно, конечно, начать колотить во входную дверь, тогда наверняка придет констебль. Кроме того, спустя некоторое время после начала эксперимента у вас может пропасть всякое желание находиться здесь — ведь вы будете сидеть в том же здании, что и Оно, пусть и не в одной и той же комнате.
По взаимному молчаливому согласию обедали они порознь, предварительно договорившись в одиннадцать часов вечера снова встретиться у дверей музея.
Джонс взял такси и с облегчением вздохнул, когда машина пересекла мост Ватерлоо и стала приближаться к расцвеченному огнями Стрэнду. Ненадолго заглянув в небольшое и тихое кафе, он затем направился домой, в Портленд-плейс, чтобы принять ванну и взять кое-какие вещи. Его посетила ленивая мысль: «Что-то сейчас делает Роджерс?» Он слышал, что тот живет в громадном мрачном, доме где-то на Вулворт-роуд, в окружении старинных книг, предметов оккультных наук и изделий из воска, которые даже по его мнению не следовало выставлять в музее. Насколько он понял, Орабона жил в том же доме, только в другом его крыле.
В одиннадцать часов Джонс увидел Роджерса, стоявшего на тротуаре рядом с музеем на Саутворк-стрит. Они обменялись несколькими фразами, но можно было заметить, что каждый испытывает сильное напряжение. Потом договорились, что местом ночного бдения Джонса станет сводчатое помещение демонстрационного зала, причем Роджерс не стал настаивать на том, что молодому человеку обязательно следует находиться в той его части, которая была отведена под наиболее страшные и омерзительные экспонаты, предназначенные «Только для взрослых». Хозяин выключил в мастерской все лампочки и запер двери склепа на ключ, висевший на широком кольце. Не удосужившись пожать Джонсу руку, он вышел через наружную дверь, также запер ее и по истертым ступеням стал подниматься на улицу. Когда шаги стихли, Джонс осознал, что его долгое и скучное дежурство началось.
