Андрей Дашков - Пропуск
– А ну, малышня, брысь отсюда!
Они – снова в плач. Девчонка одна голубоглазая, от горшка полвершка, за руку меня схватила, целует и ноет:
– Не прогоняй нас! Ты теперь наша мама!..
Еще чего! Этого мне только не хватало – мамашей считаться и всякой сопливой сволочи носы утирать! Между прочим, я строго слежу, чтоб не забеременеть. Тут и так любой бабе тяжко приходится, среди мужичья одичалого, а с брюхом и неделю не протянешь…
– Отвали! – прикрикнула я на нее. Не выношу телячьих нежностей. Сама ласки с малых лет не видала – и не надо. И уж конечно, никто мне никогда рук не целовал… Только отчего-то вдруг сердце у меня заболело. Ушиблась все-таки, наверное.
– Выметайтесь! – почти кричу. – Сейчас выкину по одному!..
Что тут поднялось! Завыли пуще прежнего. Орут, ползают передо мной, ноги обнимать наперебой лезут… Я сидела как отмороженная, пока в глазах щипать не начало. Причиной была пыль дорожная, а что же еще?
С трудом их от себя оторвала. Голубоглазая – самая смелая, до последнего цеплялась. Ну что ты им скажешь; куда будешь обузу эту девать? Не в расход же пускать, в самом деле!
И потом только я смекнула, что малышня мне и пригодиться может. Глядишь, с работорговцами договорюсь, если, не дай Господь, встретиться доведется. Или на патроны поменяю, когда совсем прижмет. Было бы только с кем меняться…
– Ладно, – соглашаюсь. – Только не хныкать, под ногами не путаться, насчет жратвы не скулить! Сытую жизнь не обещаю. И в сортир чтобы просились; мне тут ваше дерьмо цыплячье ни к чему!..
По-моему, они слегка успокоились. Привыкли, значит, к такому обращению. Это хорошо. В будущем им ни черта не светило, если только… Если только я до того места не доберусь, куда мы с Ванькой рвануть решили. Но сначала мне бы до тебя, Ванюша, добраться…
Свернула я на проселочную дорогу, сорняком заросшую, и кое-как на малом газу до рощицы дотарахтела. Решила тут автобус оставить и сходить-разведать, свободна ли берлога, чтобы на «горячий» прием не нарваться. Вероятность такая имелась. Слишком уж близко от тракта проезжего строение это торчало…
Поставила жестянку так, чтобы ее ни с большой дороги, ни с развалин было не видать. Взяла автомат и приказала:
– Сидеть тихо! Если жить хотите, ни звука! Скоро вернусь. Стрельбу услышите – вылазьте и расползайтесь по кустам. А если не вернусь, значит, не повезло вам, детки…
Гляжу – пискуны мои заткнулись, глазами большими на меня уставились, точно совята. От страха дрожат, но внимают. Тошно мне сделалось – то ли от самой себя, то ли от своей благотворительности. Хотела еще что-то сказать – комок в горле встал. Только рукой махнула и двинула на разведку. Обернулась – ни один не вышел. Поверили, значит. Смыться от них, что ли? Но куда мне без автобуса?
Пока я кралась под кустиками, трижды прокляла судьбу. Весь организм страдал, а от голода кишки узлами сворачивались. Я уже про глотку пересохшую молчу. Зато с почками все в порядке. Присела разок и травку здешнюю окропила. Хорошая травка, густая и мягкая. Так и тянуло полежать на ней, заснуть, забыть обо всем. Но нельзя теперь. Я же не Ванька. Раз обещала, надо вернуться. Иначе уважать себя перестану, а себя ведь не обманешь. Если узнаешь наверняка, что сама ты есть первостатейное дерьмо, то что другие про тебя подумают, уже без разницы…
Наткнулась на остатки кирпичной стены и пошла вдоль нее. Везде было темно и тихо. Трудно поверить, что такое местечко никто из оседлых не облюбовал, однако люди-то мрут как мухи, а камень – что ему сделается… Колодец бы еще попался или хотя бы лужа. Но вряд ли – дождь давно был, на голых местах земля совсем высохла, потрескалась.
Смотрю – впереди темный провал в стене зияет. Дверь когда-то была. Сразу туда я соваться не стала, вначале камешек бросила и присела, жду, что будет. Потом еще один. Камешки по мусору прошуршали – и все. Но даже после этого я не вошла. Разных пакостей насмотрелась – из тех, что оседлые устраивают. Теперь я на всю жизнь пуганая. Если хозяева по какой надобности или в рейд отвалили, то мины-растяжки могли оставить. Или самострелы. Или ловушки. Да что угодно!.. Вот такое у меня поганое ремесло – днем стреляешь или под пулями мечешься, а вечером на брюхе ползаешь, пустые норы вынюхиваешь, чтоб было где пару часиков соснуть. Утром – все сначала. Надоело до чертиков!
В общем, довольно долго я вокруг да около бродила, пока примерный план развалин себе в уме не составила. Что за строение, так и не поняла, но это и не важно. Наконец решилась и вошла. Побродила, убедилась в том, что все чисто. Откровенно говоря, была у меня тайная надежда, что и Ванька со своей коровой недоеной в этом гнездышке задержался. Тут бы я их за подлость и наказала. Ну ничего, как-нибудь в другой раз…
Присмотрела помещеньице с окнами на дорогу и с запасными выходами на три стороны. Пол бетонный, повсюду битое стекло, куски труб валяются. Сойдет.
Главное, чтоб без других гостей обошлось, а удобства мне ни к чему. Отвыкла я от удобств. Уж и забыла, когда в последний раз на кровати валялась.
Тихонько и осторожненько вернулась обратно. Приблизилась к автобусу – тишина. Молодцы малолетки, даже носами не шмыгают. Правда, когда я в салон заглянула, девчонки с перепугу взвизгнули. Я простила, нельзя же от такого соплячья взрослой выдержки требовать.
Велела им выйти и цепочкой выстроиться. Так они парами стали и за руки взялись. Шесть мальчишек и шесть девчонок. По росту. Голубоглазая в самом конце. Ни дать ни взять – утята доверчивые. Куда скажу, туда и двинут. Где ж это их в таком порядке ходить научили?.. У каждого в руке сверток или кулек был. Жратва, черт меня подери! Ну спасибо, детки, обрадовали; хоть какая-то польза от вас…
А теперь – шагом марш за мной! Нет, стоять. Сперва я мертвеца из автобуса выгрузила и в заросли оттащила. Детишек это не очень смутило – наверное, у них и похуже вечера бывали. Стояли и молчали подавленно, будто маленькие старики и старухи, горя сполна хлебнувшие. Потом, правда, малец один подскочил и в застывшую руку мертвеца что-то быстренько сунул. Я пригляделась – крест это был. Грубый деревянный крест, из двух веточек неумело выструганный.
Я ничего не сказала. Что тут говорить? Черви нашего брата хоть с крестом, хоть без креста принимают.
Постояла я над трупом, соображая, что с одежонкой его делать, а заодно дух перевела. Больно тяжелый он был – не мускулы, а мясо. Извини, браток, но похоронить тебя не смогу. Ни сил нет, ни инструмента, чтоб могилку вырыть. Кстати, тебе тоже спасибо. Ты свою половину маршрута честно проехал; вторую половину мне рулить придется. Лишь бы подольше продержаться… И не надо мне одежи твоей! Кто знает, может, и меня где-то смерть за поворотом ждет – такая же злая, такая же бесприютная. Не хотелось бы голой лежать, а впрочем, не имеет значения… Не понимаю только, на фига ты деток с собой потащил в эту свою последнюю поездку, и уже не пойму никогда, хороший ты человек был или хреновый. Корми червей, дружище! Все мы, в конце концов, только корм для червей…