Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров
Больше Авраам Линкольн ни у кого не отнял жизни. Тем не менее, ему предстояло стать одним из величайших убийц девятнадцатого столетия.
Глубоко опечаленный, мальчик не сомкнул глаз этой ночью. «Я мог думать только о несправедливости, которую совершил по отношению к другому живому существу, и о том испуге, что видел в его глазах, словно последние искры жизни, ускользающей в никуда ». Эйб наотрез отказался есть то мясо, которое добыл, и жил практически на хлебе и воде в течение следующих двух недель, пока его мать, отец и старшая сестра употребляли дичь. Нет никаких записей относительно их реакции на его голодовку, но, должно быть, это было воспринято как странность. В конечном итоге, готовность отказаться от пищи, само намерение, было замечательным качеством для мальчика его возраста — значит, он родился и рос настоящим защитником Америки.
Эйб Линкольн всегда отличался от остальных.
Америка пребывала в младенческом возрасте, когда родился ее будущий президент — 12 февраля 1809 года — всего через тридцать три года после подписания Декларации Независимости. Многие из гигантов американской революции — Роберт Трит Пэйн, Бенджамин Раш и Сэмюэль Чейз — были живы. Джон Адамс и Томас Джефферсон еще три года не возобновят дружбы, а умрут только спустя семнадцать лет, невероятно, в один день. Четвертого июля.
Эти первые десятилетия Америки казались временем буйного роста и безграничных возможностей. Ко времени, когда Эйб Линкольн родился, граждане Бостона и Филадельфии уже стали свидетелями того, как их города выросли вдвое в течение меньше чем двадцати лет. За то же время население Нью-Йорка утроилось. Города становились все оживленнее, а их жители — все более успешными. «На каждого фермера приходилось по два галантерейщика, на каждого кузнеца — оперный театр», — пошутил Вашингтон Ирвинг в своем Нью-йоркском издании «Салмагунди».
В то время, как население городов росло, жить в них становилось все опасней. Как и люди из Лондона, Парижа, Рима, обитатели Американских городов вскоре ощутили радость аналогичного уровня преступности. Самым популярным было воровство. Не стесненные базами отпечатков пальцев и камерами наблюдения, воры были ограничены только собственной энергичностью и совестью. Разбойные нападения никто и не пытался учитывать, разве только если жертва оказывалась персоной примечательной.
Была такая история о старой вдове по имени Агнесс Пендл Браун, которая жила со своим дворецким (почти таким же старым, как она, и глухим, как камень) в трехэтажном кирпичном особняке на Амстердам-авеню. Второго декабря 1799-го года Агнесс и ее дворецкий отправились спать: он на первый этаж, она — на третий. Проснувшись, они обнаружили, что все фрагменты мебели, все предметы искусства, все платья, сервировочные блюда и подсвечники (вместе со свечами) пропали. Единственное, что не сумел вынести легконогий взломщик, были кровати, на которых спали Агнесс и ее дворецкий.
Участились убийства. До Войны за Независимость смертельные дела по умыслу в американских городах были чрезвычайной редкостью (невозможно привести точное число, но в обзоре трех бостонских газет между 1775-м и 1880-м годами обнаружено упоминание об одиннадцати случаях, десять из которых были достаточно быстро раскрыты). Многие из них совершались при так называемом отстаивании чести — дуэли, либо по семейной вражде. Сложностей при раскрытии они не представляли. Потому в начале девятнадцатого века законы были достаточно туманны и, благодаря отсутствию мощных полицейских формирований, не имели силы. Еще важно, что лишение жизни раба не считалось ни убийством, ни чем-то вообще исключительным. Проходило, как «ущерб имуществу».
Сразу же после победы Америки и обретения независимости, стали происходить интересные вещи. Степень убийств в городах выросла драматически, особенно ночью. В отличие от отстаивания чести теперь выбор жертв был и случаен, и вообще лишен смысла. Между 1802-м и 1807-м произошло немыслимое число нераскрытых убийств — двести четыре — в одном только Нью-Йорке. Не было ни свидетелей, ни мотива, а часто, не получалось установить и причину смерти. Потому что следователи (большинство из которых были переученными волонтерами) не описывали место преступления, и лишь те жертвы, которым удалось выжить, оставили каплю воспоминаний в море газетных статей. Одна из тех немногих заметок, в «Нью-Йорк Спектэйтор», зафиксировала панику, охватившую город в июле 1806-го.
Мистер Стокс, Десятая улица, дом 210, находит несчастную жертву, женщину — мулатку, совершая утреннюю прогулку. Джентльмен отмечает, что ее глаза широко открыты, а тело чрезвычайно твердое, словно высохло под солнцем. Констебль по имени МакЛей сказал потом, что ни капли крови не нашли ни рядом с несчастной, ни на ее одежде, а из ран обнаружилось лишь две точки на запястье. Она стала сорок второй жертвой подобного рода преступлений, совершенных только в этом году. Достопочтенный Дьюит Клинтон, мэр, вежливо рекомендовал добрым гражданам быть настороже, пока человек, которого можно будет призвать к ответу, не будет пойман. Женщинам и детям настойчиво рекомендовано прогуливаться только в сопровождении джентльменов, а джентльменам с наступлением темноты, ходить парами.
В течение лета опубликовано еще дюжина не менее жутких репортажей. Ни ран. Ни крови. Открытые глаза и жесткое тело. На лице маска ужаса. Типичная категория жертв: вольные цветные, бродяги, проститутки, путешественники и умственно неполноценные — люди мало или совсем не связанные с городом, без семьи и чья смерть мало кого сподвигнет организовать яростные поиски во имя справедливости. С подобными проблемами столкнулся не один только Нью-Йорк. Похожие статьи наполняли в то же самое лето газеты Бостона и Филадельфии, а подобные слухи витали между встревоженными жителями этих городов. Шли разговоры о таинственных маньяках. Об иностранных агентах.
Говорили и о вампирах.
II
Ферма Синкинг Спрингс находилась так далеко от Нью-Йорка, насколько это в Америке начала девятнадцатого века было вообще возможно. Впрочем, «ферма» для трехсот акров заросшей лесом земли было весьма условным названием — собрать на скалистом грунте восточного Кентукки обильный урожай зерновых было весьма и весьма трудновыполнимой задачей. Томасу Линкольну посчастливилось обрести его, уплатив 200$ по долговой расписке, когда ему исполнился тридцать один год, за месяц до рождения Эйба. Плотник по профессии, Том мгновенно выстроил на своей вновь обретенной земле однокомнатную хижину. Она была размером всего восемнадцать на двенадцать футов, с жестким грязным полом, холодным круглый год. Когда шел дождь, вода проникала сквозь крышу и доверху наполняла ведра. Когда завывал ветер, мощными струями сквозило через бесчисленные трещины в стенах. В такой скромной обстановке необычно нежным воскресным утром явился на свет шестнадцатый президент Соединенных Штатов. Говорят, он не кричал, когда родился, лишь пристально, с недоумением, посмотрел на свою мать, после чего улыбнулся ей.
