Кирилл Юрченко - Последняя картина
Закончив все приготовления, я обрел спокойствие и, выпив лошадиную дозу валокордина, уснул.
Рано утром меня разбудил телефон. Звонил Голосов. Он был почему-то жутко взволнован и требовал, чтобы я немедленно приехал, не объясняя, однако, причину. Сказал только, что "у нас очень большие проблемы!"
Признаться, меня весьма развеселило его беспокойство. Случилось что-то для него неприятное, и я испытал приступ злорадства, поэтому не очень-то торопился. Первым делом решил принять душ и позавтракать. Пока я проделывал эти несложные процедуры, не умолкая хрипел телефон. Но мне было глубоко наплевать. Потом телефон резко смолк, и минут через десять раздался звонок в дверь.
Никогда я еще не видел Князева в таком жалком виде. До сих пор он производил впечатление невероятно самоуверенного и жесткого человека с циничным блеском в глазах, но теперь зрачки его блудливо дрожали. Дотоле сильный и страшный, сейчас он был мерзостно жалок. Я испытал отвращение.
— Все пропало, — напряженно, словно боясь упасть, он опирался руками о косяк двери. Одежда его была мокрой, с локтей вода капала на пол, образовав небольшую лужицу. На улице шел неслыханный ливень, это слышно было даже сквозь закрытые окна.
Я позволил ему пройти. Ничего не говоря, он зашел в залу и занял привычное место за столом. Я устроился на диване.
Прошло минут двадцать. За все это время ни единый звук не прервал тишины. Я наблюдал за тем, как этот человек пытается вернуть себе прежний облик. Неприятное это было зрелище. Видно было, как он тужится, зловещая улыбка то и дело слетала с его губ, уступая дрожащей клоунской мимике, на короткий миг возвращалась снова, закрытые глаза распахивались, и в них на мгновение возникал знакомый огонь, но тут же угасал. Я подумал даже — не робот ли сидит передо мной, у которого садится батарея, и он прилагает все усилия, чтобы не замереть окончательно.
А потом в нем словно что-то сработало. Желваки и шея буквально налились синевой, голова резко поднялась, направив на меня холодный взгляд. Кровь схлынула с лица, и оно приняло обычный белесый оттенок. Князь вернулся.
— Картины уничтожены, — произнеся это, он засмеялся своим привычным уханьем и оперся лбом на стиснутый кулак, задумавшись о чем-то.
— Что вы говорите, — я позволил себе съязвить.
Он фыркнул так, что похолодело внутри.
— А тебе-то, что за удовольствие? — впервые он говорил мне "ты" и, признаться, от такого обращения я вновь испытал страх, но почувствовал вдруг, что это совсем не тот страх, и что я с ним способен справиться.
— Ты мне нарисуешь новые. Разве не так?
Я пытался совладать с собой, успокоить трясущиеся руки и не выдать дрожание в голосе.
— Нет.
Он улыбнулся.
— Нет?
Я кивнул, проглотив колючий комок вязкой слюны. Его улыбка расползалась все шире и шире. Я отвернулся, чтобы не смотреть.
— Ты хочешь сказать, что можешь быть свободен? — я слышал, как он встал из-за стола, но все же вздрогнул, когда его рука опустилась на мое плечо.
— Ты мой, — шепнул он мне в ухо, а я почувствовал, как испаряются неведомо откуда взявшиеся силы и безволие вскоре снова, и уже бесповоротно, добьет мою душу.
Меня бил озноб, всего колотило как в лихорадке, в глазах все расплылось, я ощутил на губах соленый привкус и почувствовал, как закапала на руку кровь.
А он все шептал и шипел. Шептал и шипел…
Я сам не помню, что на меня нашло. В памяти отложилась мозаика из этих нескольких секунд. Я бросился в мастерскую, оттолкнув Князя, а он вцепился в мой свитер, с треском лопнул рукав и остался в его кулаке. Я подбежал к верстаку и схватил топор. Князев стоял, перебирая пальцами оторванный рукав, и швырнул вдруг мне в лицо.
— Глупец! Разве ты способен убить меня? Ну что ж, давай попробуем.
Он стоял невозмутимо, расслабленно опустив руки, полностью вернув себе прежний нечеловеческий облик. Может быть, даже лицо его приобрело еще более жесткие черты, чем когда либо. Он не шутил. Он был бессмертен.
И тогда я упал на колени. Левая рука перехватила топор. Я замахнулся, уже не понимая, что делаю и, со всего размаха опустил лезвие на распростертую свою руку. Остро заточенный металл распорол одежду, кожу, с хрустом звякнула кость. Я взревел от боли. Струя крови полилась на пол, захлестывая ковер и колени. Лезвие упавшего топора звякнуло мелодично, будто извиняясь. Я поднес пылающую руку к груди, прощаясь с ней, и ударил о бедро. Кость лопнула. Все это было как во сне. Культя болталась на куске уцелевшей мышцы. В глазах все потемнело. Я посмотрел на Князя и видел, что он невероятно растерян. Он не ожидал такого. Он испугался. Он проиграл… А я потерял сознание…
От смерти меня спасла соседка. Как она потом говорила — услышала шум и крики. Кругом была кровь, а я валялся, не шевелясь, и только хрипел, пуская пузыри в бурую лужу. Кроме меня никого не было, а дверь была открыта нараспашку. Нервы у старухи оказались крепкими. Она наложила жгут и вызвала скорую…
Только так я сумел одолеть Князя. Только так. Руку я потерял навсегда, хотя чудеса современной хирургии запросто могли бы вернуть ее на место. Но я даже рад, что этого не произошло.
Князь проиграл, но он не знал еще кое-чего. Как это получилось, я сам не понимаю. В ту ночь мне приснилось, что я работал над какой-то очень важной картиной, и мне очень хотелось скрыть ее от Князя, потому что я знал, что ему она не понравится. Я хотел чтобы Зло не вызывало у людей животного страха, чтобы они видели его настоящую сущность и чтобы понимали — с ним можно справиться. И тот мир за гранью смерти, который откроется каждому человеку, не будет казаться страшным, если он будет знать, что на самом деле Зло — трусливо и не опасно для тех, кто несет в себе хотя бы частичку Света. Я часто вспоминал этот сон и однажды попросил соседку посмотреть в чулане. Оказалось, что она — эта картина — существует!"
* * *Мой друг достал из-под кровати запыленный свернутый холст. Это оказалась та самая, последняя работа, о которой он говорил.
В палате уже стало совсем темно. Отблеск далеких фонарей позволял видеть только очертания кровати и других предметов, заполнивших палату, но мне казалось, что в самой картине, прилепленной мною к двери на куски пластыря, который дал мне Григорий, находится источник призрачного света, позволявшего разглядеть даже мельчайшие детали.
Я так и сказал, находясь под впечатлением.
— Душа моя в ней, — сказал Григорий. — Хочу верить, что это она светится. Врачи убеждают меня, что все случившееся было психическим помешательством на почве алкоголизма. Может быть и так, да только я не верю. А пока мотаюсь из дома в дурдом, из дурдома в дом. Молю бога, чтобы скорее выбраться отсюда. Если это получится…
