Александр Золотько - Последняя просьба
Вот такая ерунда…
Я бы тоже устроился. Что я – герой ненормальный? Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо… Меня кормят? Мне тепло? Значок Комитета на лацкане моего пиджака делает окружающих меня людей добрее и сговорчивее? Что еще нужно для счастья простому человеку?
А потом все разом сломалось. Вот так – хрусь, и напополам.
Я вез очередного ВИП-пассажира. На повороте – толпа. Пассажир – мальчишка лет двадцати пяти, чей-то сын, бугра из штаб-квартиры, говорит – постой, давай глянем. Я остановил машину. Вышли – пацан, его телохранитель и я.
А там мальчишка на скутере с управлением не справился, в столб влетел. И неудачно так – грудь ему штырем проткнуло. Пока мы подошли, приехала «Скорая». Врачи бросились к раненому, а мой пассажир охраннику так тихо говорит, а спорим, говорит, на десятку, что они мальчишку спасать не будут. Я слова не скажу, а они все равно не будут спасать. Спорим, отвечает телохранитель. Врач наклоняется над раненым, а мой пассажир так «кха-кха», вроде как прокашлялся. Врач на него глянул и замер. Как перед удавом. Руку протягивает к раненому, пальцы дрожат… смотрит на пассажира моего, а тот так головой еле заметно из стороны в сторону…
И все. Врач даже со штыря мальчишку не снял. Так и стоял рядом с ним на коленях, а поодаль спасатели с резаком в руках – на них мой гребаный пассажир тоже посмотрел неодобрительно, вот они и не стали штырь резать. А кровь текла-текла, да и закончилась. Мальчишка глаза закрыл и умер.
Мы вернулись в машину, телохранитель своему боссу десятку протянул, тот взял и ухмыльнулся так… сыто, что ли? Словно вот только что наелся он до отвала. Упырь…
И когда мы приехали в офис, я уже понял, что нужно делать. Ясно так понял, яснее не бывает.
Я отпросился на часик по личным делам, меня отпустили. У нас в конторе очень хорошо относятся к сотрудникам. На машине отпустили, чтобы я времени зря на общественный транспорт не тратил.
Я быстро обернулся, мой приятель, мой давний приятель, еще с тех времен, когда я в уличной банде промышлял, не очень далеко от конторы живет. А склад его от дома неподалеку. К приятелю как раз с месяц назад отчим вернулся, авторемонтную мастерскую отобрал. Так что Муха, приятель мой, меня понял сразу и спорить не стал, выдал мне то, что я попросил, да еще и добавил того, о чем я не подумал.
Бронежилет я не догадался сам попросить. И противогаз тоже. И взрывчатку. Муха оружием приторговывает по мере сил, этот бизнес у него не отобрали, так что он мне и ссудил. По «ленд-лизу», как он сказал. Как будет не нужно, сказал Муха, вернешь. Особенно взрывчатку, сказал я. Мы закурили, выпили по пивку. Обычно я выпивший за руль не сажусь, патрульные наших машин хоть и не останавливают, но в конторе у нас этого не одобряют.
Вот.
В общем, я приехал в контору, взял две большие сумки, что мне упаковал Муха, вошел в здание. В холле, у охранника, остановился, достал из сумки дробовик, пальнул в потолок и попросил охранников убираться ко всем чертям, чтобы мне не пришлось кому-то из них путевку в вечную жизнь выписывать. Парни в охране у нас понятливые, спорить не стали, вымелись на улицу. Я с пульта все двери в здании заблокировал, мину на дверь поставил на всякий случай, еще пару противопехотных на ступеньках и перед лифтами.
И пошел наверх.
Пять этажей, по десять кабинетов на каждом, кроме последнего, директорского. Уже было довольно поздно, так что в офисе остались только человек пять из обслуги и двадцать пять клерков разного ранга на совещании у шефа. Вот на совещание я и заглянул.
Перед залом для совещаний сидели трое телохранителей, опыта в этом вопросе у них побольше, чем у меня, так что одну пулю я в бронежилет словил. Но на ногах устоял и всех троих там порешил. Одного – сразу, от двери, потом еще двоих. И вошел в зал.
Клерки мне не сразу поверили. Мало ли, что за дверью стреляли, а у меня в руках ружье? Я же просто водила, а они… Они клерки Комитета, всесильного Комитета, всемогущего Комитета. Им никто «нет» сказать не мог, а тут – смертью угрожать? Я пятерых подстрелил, прежде чем они поверили и затихли.
Я в голову не стрелял, нет, я в пузо стрелял. Картечью, мне Муха подсказал, чтобы картечью, я ведь тот еще стрелок, без практики. В юности стрелял, и все. А потом только за рулем.
Те, кого я подстрелил, не умерли. Зачем? Лежат, дергаются, двое пытаются кишки обратно в брюхо запихнуть, а остальные смотрят на все это кровавое художество и потом истекают. Все как один – вспотели.
Тут полицейские машины подъезжать стали. Я жалюзи на окнах опустил и стал ждать, когда полицейские со мной в переговоры вступят. Им же охранники, которых я из здания выгнал, все рассказали, поведали, что свой сотрудник стрельбу начал. Наверное, его уволить собрались, подумали полицейские. В смысле – меня. У меня, наверное, какие-то претензии к боссу есть, вот они со мной поговорят, уболтают, я расслаблюсь, меня либо все-таки уговорят, либо под снайпера выведут.
Позвонили мне и стали по ушам ездить – бла-бла-бла-бла… Пока трындели по поводу «что ты хочешь, парень?», «все можно решить», «мы готовы к переговорам»… начали подъезжать телевизионщики. Их Муха вызвал, как мы и договаривались с ним. Полиция, конечно, недовольна, но ничего поделать не могут – у нас свобода слова и все такое. У нас даже мертвяки имеют права. В общем, телевизионщики снимают, полицейские улицу оцепили и мне по телефону что-то ласковое шепчут, а снайпера, я знаю, на крышах да в доме напротив сидят, ждут, когда я в прицеле появлюсь.
Я и говорю полицейскому по телефону, что мне нужна команда телевизионщиков. Отпустишь кого-то за это, спрашивает полицейский, отпущу, чего там. Одного – отпущу.
Всем в зале я одноразовыми наручниками руки-ноги зафиксировал, в такую кучу соединил, чтобы не расползлись, а с двумя – с секретаршей шефа и тем самым ВИП-засранцем, которого только что по городу возил, спустился в вестибюль. Есть там аварийная дверь – совсем крохотная и на пружине, как специально для такого случая. В общем, телевизионщиков я впустил, а этих двоих выпустил. Приказал идти спокойно и выпустил. Они отошли на десять метров, я и влепил в спину засранцу пулю двенадцатого калибра. Между лопаток всадил. Секретарша завизжала и умчалась за машины, а мой пассажир стал умирать – долго и очень болезненно.
Вот в принципе и все.
Жалею я о том, что затеял такое? Да. Честно – жалею. Оказалось, что жить я хочу. Но я ведь упрямый. И если начал, то закончу. Меня ведь сейчас по всем телеканалам показывают, даже в Сети идет прямая трансляция из зала и с улицы… Я привлек к себе внимание. Когда одного за другим отправляешь на тот свет два десятка сотрудников Комитета по реабилитации и поддержке – это неизбежно привлекает внимание.
