Дана Посадская - Алтарь
Куда идти? К себе? В старую башню, раскачанную всеми ветрами? Но мысль о том, чтобы вновь остаться одной, показалась ей нестерпимой. И, в то же самое время… увидеть кого-то из них было бы, наверное, не меньшей мукой.
Но она не успела сделать выбор. Ступая в никуда, путаясь в собственных мыслях, как в липкой паутине, она увидела вдруг Ульрику.
Ульрика стояла, бледная и томная, точно те изваяния в церкви. Анабель замерла и посмотрела на неё, невольно проникаясь её странной, мерцающей неясно красотой. Не зовущий мрак глубокой бархатной ночи, не пьянящее сияние солнечного дня. Красота Ульрики была словно пасмурный серый день — неприветливый, тусклый и всё же влекущий. Её волосы мягко струились прозрачным дождём, глаза горели, как болотные огни. Туман, вода — вот чем была Ульрика. Но эта вода таила угрозу. Холодный безжалостный омут.
— Где ты была, маленькая Анабель? — спросила Ульрика певуче и совершенно без интереса.
— Почему все зовут меня маленькой? — зло процедила она сквозь зубы.
— Все? — Ульрика слегка склонила голову к плечу. — Право, не знала. Так называет тебя Люций…
— Ах, вот как. — Она хотела пройти, но Ульрика стояла на её пути.
— Так где ты была? И чем… — Ульрика принюхалась и содрогнулась, притворно закатив глаза. — Чем от тебя так пахнет, Анабель?
— Дай мне пройти.
Ульрика вдруг протянула руку и поймала Анабель за подбородок. Её пальцы были ароматные и острые, как иглы шиповника.
— Ах, какой у нас гордый трагический вид, — промурлыкала она. — Какие высокие, неизъяснимые страдания. Где уж нам понять столь тонкое, возвышенное существо? А на самом деле всё просто, моя дорогая. Девочка скучает. Это бывает со всеми в твоём возрасте. И не нужно обольщаться, воображая, что ты какая-то особенная.
— Разве мы все не особенные? И разве ты, Ульрика, не скучаешь, сидя одна целый день в этом замке?
— О, Анабель, — на лице Ульрики блеснула змеиным жалом улыбка. — Знала бы ты, какие забавы доступны таким, как мы…
— Я прекрасно знаю ваши забавы, — Анабель вся ощетинилась, — Пить кровь, доводить людей до безумия — что ещё?
— Глупая маленькая Анабель, — послушался вдруг другой, приторно сладкий голос. Это был Люций. Анабель не заметила, когда он появился. Он встал рядом с Ульрикой, и та приникла к нему, беспомощная и гнетущая, как плакучая ива.
Люций никак не ответил на эти проявления супружеской приязни, но и не отстранился. Он посмотрел на Анабель и нахмурился.
— Что за ужасный запах, дитя! Это пахнет… ну, разумеется! Грязным человеком. И не просто грязным, а очень грязным. Анабель, прими мой совет: развлекаясь с людьми, следует быть разборчивей. Это просто невыносимо.
Анабель побледнела, вспыхнула, вновь побледнела, но ничего не сказала. Она повернулась и почти побежала, не чувствуя ног.
У себя в башне она упала на постель и разрыдалась, сама не понимая, почему. Она плакала долго, очень долго, пока слезы из обжигающе горьких не стали лёгкими, словно ночная роса, и не принесли покоя. Тогда она уснула, уткнув в ладони мокрое лицо.
…Ей снилось, что замок — древнее огромное чудовище, приютившее её в изгибах тела. Она прилепилась к нему, как жемчужина к тёмному нутру затонувшей в глубинах раковины. Она ощущала ток крови чудовища, питавший её саму, отдававшийся в её прозрачном теле глухими ударами. И не нужно было ничего искать, ни к чему стремиться. Эта кровь сама несла её куда-то… несла… Наконец, она выглянула, как дозорный, из глаз чудовища. Она увидела — увидела что? И тогда она поняла… но в этот момент всё исчезло, и только тьма… Тьма… Анабель спала.
5
Разрушение
На сей раз он её ждал.
Он не спал, а сидел, скрючившись в углу, опутанный цепями ночных теней. Тех самых теней, что давали ей силу, как солнце и дождь дают силу цветам и деревьям. Только ядовитые чёрные цветы — такие, как она, — чахнут от солнца и насыщаются лунной отравой.
Он даже не вздрогнул, когда она появилась. Только испуганно вскинул глаза — круглые, как у совёнка, — и натянул поближе к подбородку какую-то тряпку.
— Ты снова здесь, — сказал он негодующе, но в то же время почти жалобно.
Она не ответила. Она мягко опустилась на пол в другом углу, подобрав под себя нескладные тонкие ноги. Она молчала. Он тоже молчал, следя за тем, как даже в темноте её волосы горят, бросая тревожные отсветы на полузакрытое ими лицо.
— Зачем ты приходишь? — спросил он почему-то шёпотом.
Она резко повернулась всем телом; на секунду ему показалось, что она прыгнет, на него, как дикая рысь — такой напряжённой была её поза, так яростно взметнулись зелёные глаза.
— Затем, что я так хочу, — глухо сказала она. — Я всегда делаю то, что хочу.
Он посмотрел на неё изумлённо.
— Ты словно повторяешь чужие слова.
— Может быть. — Она стиснула коленями ладони, как будто хотела их раздавить.
Он не сводил с неё глаз.
— Ты страдаешь, — сказал он, наконец.
— Какое тебе до этого дело? — прошептала она.
— Но ты же приходишь ко мне. — Он решительно откинул ветошь, служившую ему постелью, встал и подошёл поближе. — Я не понимаю. Ты говоришь, что ты нечистая сила, но ты приходишь сюда, в святое место, и не причиняешь мне никакого зла. Может быть, это всё шутка? Может быть ты, обычная девушка?
— Что? — она вскочила. — Замолчи! Меня уже принимали за обычную девушку! С меня довольно! Пойдём!
— Куда?!
Но она, не слушая, содрогаясь, как от рыданий, схватила его за плечи. Даже сквозь ткань он ощутил, как холодны и тверды её руки. И в тот же миг они оказались в церкви, внизу. Он рухнул на пол, держась руками за голову. Купол завертелся у него перед глазами. А она возвышалась над ним, стройная и тонкая, как шпага, с искажённым болью лицом.
— Смотри!
Рыжая грива взвилась, точно её подхватил ураган. И в тот же миг полопались все витражи. Стёкла с отчаянным звоном брызнули на пол. Мириады разноцветных осколков — прозрачных и тёмных, ярких и тусклых — усыпали всё, запутались даже её в волосах, и там запылали, как драгоценные камни.
— Хочешь ещё?! Смотри!
Она стиснула зубы и вскинула ввысь бешено горящие, полные жгучих непролитых слёз глаза.
— Смотри!
Статуи святых, безмолвно взиравшие на них из поднебесья, вдруг закачались, словно это были не каменные глыбы, пережившие века, а фигурки из папиросной бумаги. И затем они тоже посыпались вниз — бесшумно, на лету превращаясь в мягкую белую пыль. Эта труха засыпала их, как манна небесная.
Она опустилась на пол — прямо на груду осколков, — и откинула голову — так, что волосы коснулись каменных плит. Рыжие змеи, ползущие по серому праху. Она огляделась. Глаза её сами были как два осколка стекла. Тусклые. Холодные.
