Иван Сербин - Собачий Рай
Ну, посмотрим, что у нас тут. Поляков перелистнул первую страницу. Так-с, так-с, так-с. Строчки убористые, через один интервал. Опечаток много, торопился, видать. Под заунывный бубнеж полковника читалось плохо. Поляков отвлекался, переводил взгляд со страницы на подчиненных и обратно. И в конце концов понял, что практически не вникает в смысл прочитанного. Какие-то факты, статистические выкладки. Собаки какие-то. При чем здесь собаки? А если собаки при чем, то тогда при чем тут он, Поляков? Собаками занимается не милиция вовсе, а ветеринарные службы. Хотя… Указ мэра Москвы о правилах выгула домашних животных не соблюдается. Собаки носятся по дворам без поводков. О намордниках и вовсе помолчим. Кстати, у Гордеева этого как раз что-то о «росте популяции» написано. Стало быть, всю эту филькину грамоту вполне можно квалифицировать как жалобу общественности. Да еще какую жалобу. Аж на… — перелистнул до последней страницы, посмотрел номер, — …во, на двенадцати листах. Прямо не жалоба, а целый ученый трактат. Значит, скинуть эту лабуду неохватную в местные отделения, и дело с концом.
В этот момент Полякова осенило. Он вновь открыл титульный лист. Напечатано-то под копирочку! Это было похоже на проблеск молнии. Второй экземпляр! А куда «ушел» первый? Вот ведь, не было заботы… Что, если первый экземплярчик Гордеев отослал выше? Да еще с пометочкой, мол, второй экземпляр отправлен тому-то, третий тому-то, а четвертый… Там, наверху, прочитают, отыщется какой-нибудь молодой да прыткий, решит «службу рвануть» перед начальством. «А подать-ка сюда Ляпкина-Тяпкина! То бишь генерала Полякова! А какие вы, товарищ генерал, приняли меры по сигналу товарища такого-то (имярек)? Общественность ведь ропщет, итить ее мать, не хухры-мухры! Ах, вы подумали? Думать, стало быть, любите? Ну вот и отправляйтесь-ка на заслуженную. Думайте там себе сколько угодно…»
Поляков вздохнул. Доигрались, чтоб им. Допрыгались. Как будто у него, Полякова, по своей линии забот мало.
Он снова закрыл доклад, поинтересовался у полковника не без раздражения:
— Ну что, вы закончили наконец?
Тот заглянул в сводку. Оставалось еще несколько пунктов, но в основном мелочь, к оперативным мероприятиям отношения не имеющая. Сводки ГИБДД, пропавшие без вести… Полковник кивнул:
— Так точно, товарищ генерал. Закончил.
— Вот и ладно. — Поляков стянул фуражку, протер лоб. — Сводки разошлите в отделения. Ну и скоординируйте там по первоочередным мероприятиям.
— Хорошо, товарищ генерал, — полковник тяжело плюхнулся на стул.
Поляков же взял доклад Гордеева, заговорил, рассматривая пропечатанную тускло фамилию:
— Запросите адресный стол. Мне нужны данные на этого Гордеева. Кто такой, по какому адресу прописан, не было ли приводов раньше. Словом, полная информация. Да, вот еще что… — Поляков побарабанил пальцами по крышке стола. Ему не хотелось говорить то, что он должен был сейчас сказать. — Отправьте-ка в каждое отделение распоряжение за подписью дежурного по городу. Пусть выделят по паре-тройке человек пройтись по дворам. Если увидят пса без намордника или там без поводка, например, — налагать штраф по максимальной планке. — Генерал кивнул на доклад Гордеева. — A-то развелось собак, понимаешь, простым людям уже проходу нет.
— Это верно, — поддержал полковник. — Действительно, собак на улицах…
— Да вы-то хоть соль на раны не сыпьте, ей-богу, — отмахнулся, поморщившись, Поляков.
* * *Дождь хлынул через час после обеда и был на удивление холодным и злым. И прекращаться, судя по всему, не собирался. По мостовым текли настоящие, полноценные реки. Земля размякла. Оранжево-желтые листья нахально липли к лобовым стеклам машин. Остервеневшие автолюбители кляли на чем свет стоит дождь и дороги, матерились злобно, поглядывая на небо. Дворники, высунув нос из своих подвалов, прятались снова. Какой идиот станет убирать улицы в такую погоду? Что мести-то? А если уж очень хочется принять душ — иди домой. Дома хоть полотенце есть. Перешедшие на бодрую рысь прохожие жалко хлюпали синюшными носами и плотнее заворачивали души в плащи и куртки. Мрачные продавцы арбузов, забившись в промокшие насквозь палатки, тоскливо кушали собственный товар. Что и говорить, поганый выдался денек. Серый, сырой и холодный, как постельное железнодорожное белье.
Игорь Илларионович Родищев был одним из немногих, кого дождь не раздражал, даже, напротив, радовал. Он любил прохладу и терпеть не мог жару. Даже обычные теплые дни доставляли ему массу неприятностей. При двадцати градусах Игорь Илларионович потел. Но сегодня все складывалось удачно. Пожалуй, даже чересчур.
Чрезвычайно низкий от рождения, костлявый почти до уродливости, Родищев словно сошел с фотокарточки пятидесятилетней давности: «Узники фашистских застенков». Стоило ли удивляться тому, что он отличался замкнутым характером и всегда слыл молчуном. Серолицый и чуточку пучеглазый, Родищев походил на засушенный лягушачий труп. Покойная матушка в детстве таскала его по научным светилам, делая щедрые подарки и надеясь, что «уж этот-то точно поможет…», но все профессора-академики в один голос твердили, что странная и даже в некотором роде трагичная внешность Игоря вовсе не следствие болезни, а немыслимый каприз природы. Человек, обладающий подобной наружностью, если и вызывает интерес у представительниц прекрасного пола, то либо чисто «ботанический», либо извращенный. Случилось однажды, какая-то молодая, богатая до умопомрачения, пресыщенная тварь познакомилась с ним на улице. Они провели вместе пару вечеров, и Игорь даже начал строить какие-то планы на их счет. Развязка наступила довольно быстро и была драматичной! Дама пригласила его к себе, где ловко уложила в постель. Помнится, после ВСЕГО Игорь Илларионович уснул, а когда проснулся, увидел, что лежит без простыни, а его «пассия» увлеченно щелкает «Полароидом». Естественно, он потребовал объяснений и получил их. Любвеобильная девушка призналась, что обычные «е…и» ее давно не интересуют. Она — искательница острых ощущений, коллекционирует УРОДОВ, секс с которыми доставляет ей особое удовольствие. Игорь Илларионович помог новоиспеченной «возлюбленной» познать по-настоящему «острые ощущения»: один из его питомцев продемонстрировал даме клыки, прежде чем вцепиться в горло. С той поры женщины перестали для него существовать. В общении же с мужчинами Родищев никогда не испытывал необходимости. В детстве у него была пара товарищей, но в один не самый прекрасный день выяснилось вдруг, что его матушка платит «товарищам» по десять рублей в неделю за то, что они дружат с «ее Игоречком». Объяснение было бурным. Была еще учительница, защищавшая его от насмешек в классе за импортные сапоги, подаренные матерью, и прочий дефицит. Защита эта была номинальной. Дети — существа жестокие. На переменах Игорька задразнивали до слез, а иногда били с насмешками в мужском туалете, на втором этаже школы. В пятом классе Родищев замкнулся окончательно, создав свой собственный мирок. В нем Игорь был единственным и несвергаемым монархом. В роли же подчиненных выступали… собаки. Обычные дворняги. Теперь, когда Игорю стукнуло тридцать пять, он обзавелся дачкой-халупой в полусотне километров от Москвы. Неподалеку от «фазенды» вырос этакий мини-питомник. В нем Игорь Илларионович растил щенков. Именно собаки и подсказали ему ответ на риторический вопрос «что делать». Он точно понял, ЧТО нужно делать для того, чтобы утолить собственные человеконенавистнические инстинкты и одновременно чувствовать себя абсолютно необходимым другим. Стоило ему обрести эту нужность, как появились деньги. Однако деньги были вторичны. Хотя именно благодаря деньгам — точнее, деньгам и связям — в глубине лесопарка Лосиный остров появился «Приют младших братьев». Своего рода гостиница для бездомных собак. Правда, оформлена она была на подставное лицо — какого-то давным-давно опустившегося бомжа-алкоголика. Обошлась сия услуга Родищеву в жалкие двести долларов — говорить не о чем. Причем он подозревал, что бомж уже год-другой гуляет в райских чертогах. Так что в случае внезапных неприятностей проблема сама собой сводилась на нет.
