Джон Харвуд - Сеанс
— Древний предрассудок в современном одеянии, — ответил он и с неодобрительно громким шуршанием развернул газету; я впервые увидела, что он близок к тому, чтобы позволить себе рассердиться.
К этому времени я уже начала подозревать, что папенька не верит в Бога. Он не стал возражать, когда я перестала посещать церковь после того, как нас покинула Энни, а потом, довольно скоро, я выяснила, что книга, которую он так долго пишет, называется «Рациональные основания морали». Целью книги, насколько я могла понять из отрывочных замечаний, которые он ронял время от времени, было доказать, что следует вести себя хорошо, даже если не веришь, что будешь вечно мучиться в геенне огненной, если станешь плохо себя вести; я часто задавалась вопросом, зачем нужно доказывать что-то настолько самоочевидное в целой книге, но никогда не осмеливалась спросить об этом вслух. А когда в следующий раз я снова попыталась расспросить миссис Гривз о спиритизме, она сменила тему, так же, как делала Энни, когда я заговаривала о найденышах. Но мысль, что духи умерших существуют вокруг нас, отделенные лишь тончайшей вуалью, стала частью моей тайной мифологии вместе с богами и богинями Подземного царства.
Я оставалась в Школе мисс Хейл почти до шестнадцати лет; я росла и взрослела в полной заброшенности, в ожидании чего-то — сама не зная чего. Я была вольна читать что хочу, гулять где хочу, но в то же время чувствовала, что никто не огорчится, если я вдруг исчезну с лица земли. Моя свобода отделяла меня от других девочек в школе и, поскольку я не могла приглашать их к себе домой, меня тоже приглашали очень редко. Настроение маменьки не улучшалось; если оно и менялось, то можно сказать, что с годами она становилась все безутешнее, все летаргичнее, с трудом перемещалась по дому, из которого вообще перестала выходить даже для того, чтобы навестить могилку Элмы. Казалось, ее медленно сокрушает непосильная тяжесть. И все же я не была несчастлива, кроме тех вечеров, когда считала себя обязанной сидеть с маменькой в гостиной; иногда я думала, испытывая тяжкое чувство вины, что, видимо, становлюсь жестокой и бесчувственной.
За несколько месяцев до того, как я ушла из Школы мисс Хейл, Вайолет наконец-то предупредила, что уходит от нас, и — по рекомендации миссис Гривз — ее сменила Летти, быстрая умная девушка, чуть старше меня самой. Мать Летти умерла, когда девочке было двенадцать лет, и она с тех самых пор была в услужении. Хотя Летти говорила как жительница Лондона, от отца она унаследовала ирландскую и испанскую кровь: у нее была смуглая кожа и очень темные глаза, большие, с тяжелыми веками и длинными загнутыми ресницами. Ее длинные пальцы загрубели и покрылись мозолями от многих лет мытья, чистки и уборки, хотя она каждый день оттирала их пемзой. Летти понравилась мне с первого взгляда, и я часто помогала ей вытирать пыль и полировать мебель, просто чтобы был предлог с ней поговорить. Днем по субботам она встречалась с подругами — в большинстве своем тоже служившими, как и она, в домах в окрестностях Холборна и Черкенуэлла — в Сент-Джордж-Гарденз, и они вместе ходили на экскурсии; я так часто жалела, что не могу быть с ними!
Так и шла моя жизнь своим, лишенным цели, путем, пока однажды, за завтраком, без малейшего предупреждения мой отец не объявил, что он нас покидает.
— Тебе давно пора покончить со школой, — сообщил он мне или, скорее, своей тарелке, так как он избегал моего взгляда, пока говорил мне об этом. — Ты уже достаточно взрослая, чтобы вести дом своей матушки, а мне необходимы тишина и покой, пока я не закончу мою книгу. Поэтому я уезжаю к Гонории, моей сестре, в Кембридж. Я подписал все необходимые бумаги, чтобы ты могла получать в банке денежное содержание, достаточное для того, чтобы вести дом, как он ведется сейчас, а также обеспечил тебе подписку в библиотеку Мьюди, хотя многие из моих книг останутся здесь, ибо я забираю только свою рабочую библиотеку.
Из этого я поняла, что он никогда сюда не вернется: ведь я столько раз просила его о такой подписке, а он всегда отвечал, что мы не можем себе этого позволить.
— Но, папенька, — сказала я, — я ведь и так уже веду дом для вас (он давал мне деньги на ведение хозяйства каждый четверг, утром, вот уже год или даже больше), и как может ваша жизнь в Кембридже быть спокойнее, чем здесь?
Стеклышки его пенсне ярко блеснули.
— Я уверен, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — ответил он. — И я не думаю, что от дальнейшей дискуссии может быть какая-то польза. Я во многом позволял тебе поступать по-своему, Констанс, и ты будь добра позволить мне поступать так же. Я уже сообщил мисс Хейл, что ты покинешь Школу в конце этого семестра; сегодня она будет об этом с тобой говорить.
Он аккуратно сложил газету, поднялся из-за стола и ушел, прежде чем я успела спросить его, сказал ли он об этом маменьке.
День прошел словно в каком-то ступоре; я помню, как мисс Хейл — очень маленькая и такая полная, что она походила на медицинбол с ножками, — вызвала меня к себе в кабинет, но не могу припомнить ни одного слова из того, что она мне говорила. И только когда я вернулась перед вечером домой и услышала приглушенные звуки рыданий, доносившихся из комнаты маменьки, ужас моего положения обрушился на меня со всей силой. Я, казалось, целую небольшую вечность простояла на лестничной площадке, изо всех сил желая, чтобы рыдания умолкли, прежде чем прокралась в свою комнату.
До той поры я мало задумывалась о будущем, если не считать детских грез, в которых, в конце учения в школе, я выходила замуж за бесстрашного исследователя новых мест и путешествовала с ним по всему миру, а маменька с папенькой продолжали жить, как жили всегда. Теперь же я поняла, что отец давно строил планы поступить так, как поступил; я буду жить в заточении в этом доме, пока жива моя мать, если не ожесточу свое сердце настолько, чтобы оказаться способной покинуть ее, как это сделал он. Но даже этого я не смогла бы сделать, пока мне не исполнился двадцать один год, пока я не обрела возможность подыскать себе место работы.
Летти и миссис Гривз, хотя глубоко мне сочувствовали, вовсе не были так уж потрясены папенькиным дезертирством, как мне бы того хотелось. Миссис Гривз сказала, что это вообще чудо, что он оставался с нами так долго, а Летти заметила, что он, по крайней мере, не выбросил нас всех на улицу, как сделал ее отец. И может быть, сказала миссис Гривз, я смогу теперь уговорить свою мать вступить в Холборнское спиритическое общество, раз моего отца больше нет в доме и некому это запрещать: может быть, это Общество — как раз то, что ей нужно, чтобы ее немного приободрить. Мы с Летти при этом переглянулись: Летти по секрету говорила мне, что миссис Визи, которая порой председательствовала на сеансах на Лэмб-Кондуит-стрит, любит выуживать информацию из служанок о тех, кто участвует в ее сеансах.
