Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

— У меня все болит. Все. — Голос Вала стал резким от подступающей паники. — Вы можете его из меня вытащить?

— Я вызвал скорую. Попытайся расслабиться и не дергайся.

— Я… я хочу избавиться от него сейчас же.

— Давай-ка оставим это дело профессионалам.

Таннер ограничился этим, не упомянув об очевидном. Одно потрясение зараз — человек не может выдержать всего сразу. Телефон со стулом не выйдет, и тем же путем, которым вошел, тоже, сколько рвотного ни принимай. Вала сегодня ожидало вскрытие грудной клетки или живота.

— Ты что-нибудь помнишь о том, что недавно случилось?

Судя по лицу Вала, что-то у него в памяти осталось, но, видимо, не то, чему он мог бы найти объяснение. Он словно пытался разобраться во сне, который не имел никакого отношения к логике реального мира.

А как насчет собственной роли Таннера во всем этом? Он ударил Вала первым. Врезал ему в живот, уронил на пол, а уже потом было все остальное. Так что же он натворил — так сильно напугал Вала, что тот укрылся где-то внутри себя, а руль перехватила какая-то другая часть его разума? Впечатление было такое, будто Вал Повседневный куда-то съехал. Регрессия, неуклюжая моторика… он двигался так, словно им управляло нечто, понятия не имевшее, как люди двигаются.

Более того, что-то в нем казалось… тошнотворным. Таннер не осознавал этого, освобождая Валу рот и привязывая его к беговой дорожке, но в тот момент он, видимо, был сосредоточен на другом. «В стрессовой ситуации полагайся на подготовку».

— Я не хочу, чтобы ты вот так сидел привязанным, если в этом нет необходимости. Если я развяжу шнуры, ты сможешь без проблем дождаться скорой помощи?

— Я… Я не знаю. Может быть… — Вал посмотрел на оба своих запястья, затем на ноги. — Может, лучше оставить все как есть.

— Почему ты так думаешь?

— Просто ощущение такое. — Вал закрыл глаза и помотал головой, чтобы снова ее прочистить. Когда он их открыл, один глаз у него задергался и прищурился, как будто чесался.

Возможно, они оставляли без внимания более очевидный вопрос.

— Почему ты так хотел помешать мне забрать телефоны?

— Я не знаю. — На лице Вала проступила искренняя озадаченность, и он перешел на шепот: — Это был не я. Все это был не я.

— Ты можешь сказать, кто это был?

— Не я. И вообще никто. — Вал заерзал и поморщился, ему было все неудобнее, все страшнее. У него снова задергался глаз, а потом и второй, а из-под волос заструился пот. — Я… Я ведь дома, да?

— Ты никуда из него не уходил. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что я до сих пор вижу звезды. И планеты. — Он повозил языком в закрытом рту. — Солнечный ветер — вот это, наверное, что такое. — На шее у него начал проступать синяк размером с рибай. — Я вообще не должен помещаться в этом доме. И здесь нет звуков. Но я все равно вас слышу.

Слава богу, скорая была уже в пути. Таннер не знал, чем еще может помочь. Работая в поисково-спасательной службе Скалистых гор, он находил множество дезориентированных людей, но у этого всегда были логичные причины: обезвоживание, голод, обморожение, переохлаждение — состояния, с которыми Таннер умел справляться. Он даже подумал, не случился ли с Валом инсульт, хотя никаких признаков паралича вроде как не наблюдалось.

И синяки инсультом было не объяснить. Появилось еще несколько, теперь на руках, внезапные, точно сыпь.

— Но все это, — выговорил Вал; голос его превратился во что-то булькающее и резко понизился, словно звук внезапно ослабшей гитарной струны, — уходит.

Дергающийся глаз скорее не лопнул, а сдулся, утонул в глазнице, когда роговица над зрачком прорвалась и по щеке медленно потекла стекловидная жижа. Вал жалко, изумленно забормотал. Второй его глаз оставался широко распахнутым и целым достаточно долго, чтобы уставиться на Таннера, умоляя о помощи, об ответах, а потом поглядеть вниз, когда Вал засипел и выкашлял себе на колени пригоршню окровавленных зубов.

Затем он потерял и второй глаз, сделавшись слепым и хуже чем немым, потому что ни один из издаваемых им звуков Таннер не мог расшифровать и даже воспринять как человеческий. Там, где кожа Вала не потемнела от синяков, она покрылась красными точками из-за лопнувших капилляров. Его руки, все еще безвольно болтавшиеся в запястьях, проскользнули сквозь путы, будто превратившись в пустые перчатки. Обе кисти с бескостным шлепком ударились о полотно беговой дорожки, а следом за ними дернулся и вопреки позвоночнику просел внутрь себя весь его торс, будто взорванное здание.

Несколько ужасных секунд челюсть Вала продолжала работать — что-то внутри него оставалось в сознании, понимало, что происходит, и из последних сил пыталось умолять о помощи, — а потом отвисла и закачалась, когда голова повалилась вниз вместе с остальным телом, а все то, что еще было на это способно, задергалось и затряслось.

Слишком многое — на Таннера одновременно обрушилось слишком многое. Он хотел помочь, но не знал как. Он видел, как человек распадается на куски — буквально — и не понимал, за что ухватиться в первую очередь. А потом осознал, что нет, он вообще не хочет притрагиваться к Валу.

Кожа Вала лопнула больше чем в десятке видимых мест и, должно быть, еще во множестве невидимых. В глубине сочащихся ран Таннер видел что-то, похожее на белые камешки, — кости, распавшиеся на куски и осколки.

Вирус Эбола? От этой мысли Таннер попятился; он не знал, что еще способно вызвать настолько обильное кровотечение. Но это не мог быть он. Эбола развивается несколько дней, и даже в худших случаях последствия у нее не такие.

Он услышал вдалеке сирену и уселся на ступеньки, снова набирая 911, чтобы задержать скорую помощь и вызвать инфекционную службу, которой предстояло оградить дом.

Вторая фаза

Уэйд Шейверс преследовал меня так, как может преследовать только хищник, после того как забрал все хорошее и оставил мне только плохое, а потом взял и умер, прежде чем я узнала, что значат слова «отпустить прошлое».

Некоторые из нас — тех, кто пережил подобное, — в конце концов обретают мечту, которая помогает нам жить дальше, мечту о встрече лицом к лицу. Мы хотим встретиться с тем, кто над нами надругался, теперь, когда выросли настолько, что можем взглянуть ему в глаза, а если захотим, то и плюнуть в лицо. Всего лишь однажды, после чего можно будет оставить его в прошлом, где ему самое место.

Неважно, в тюрьме это случится или на воле, потому что он так и не получил того наказания, которое заслуживал, — все равно, когда ты увидишь, что тебе больше не нужно смотреть на него снизу вверх, он резко уменьшится в размерах. Гляди-ка, а не такой уж ты и большой. Совсем не тот великан, которым я тебя помню.

А потом ты говоришь то, что пришла сказать. Говоришь ему, что он сломал тебя, но ты до сих пор стоишь на ногах. Говоришь, что он пустил тебе кровь, и теперь ты не склоняешься ни перед кем. Даешь ему понять, что у него больше нет над тобой власти.

Мне бы это не помешало. Но этот вариант отпал прежде, чем я была к нему готова. Шейверс не провел в тюрьме штата Колорадо и трех лет, когда какой-то охранник оставил незапертой нужную дверь, и несколько сидельцев из контингента общего заключения загнали его в угол и нанесли ему шестьдесят три удара самодельными ножами.

Спасибо, ребята. И что мне теперь делать? Навестить вас в камере смертников и выложить вам все, что мне хотелось сказать, чтобы вы передали Шейверсу весточку, когда увидитесь с ним в аду, в который я не верю?

Так что вместо этого мне остались воспоминания, и кошмарные сны, и злость, и боль, и ощущение, что мне нигде нет места. Хотя на самом-то деле у меня даже воспоминаний об этом моем опыте особых не было, по крайней мере сначала. И это вовсе не то благо, каким его считали некоторые люди. Я знала, что со мной случилось что-то плохое и оставило на мне отметины, потому что видела их каждый раз, когда разглядывала свою грудь или спину в зеркале. Но подробностей я почти не помнила. Все они были погребены глубоко внутри меня, и остальные считали, что это к лучшему.