Грэм Мастертон - Жертвоприношение
– Интересно, кто раньше жил в той комнате, – сказал Дэнни.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну кого оттуда не хотели выпускать.
– Хм, – произнес я. – Понятно.
Сцепив руки за спиной, мы отправились назад к террасе. Отец и сын.
– Мама приедет к нам? – спросил Дэнни.
– Не знаю, – ответил я. – Наверное, нет. Во всяком случае, пока. Там, в Дареме, у них с Рэймондом много дел.
– Ты можешь жениться еще раз, – предложил Дэнни.
Я посмотрел на него, улыбнулся и покачал головой:
– Даже не думал об этом. Еще рано.
– Но ты же будешь одиноким.
– Разве я могу быть одиноким? У меня есть ты.
Дэнни с серьезным видом взял меня за руку.
– Почему бы нам не пойти и не взглянуть на кладбище? – спросил я. Все лучше, чем бродить по Фортифут-хаусу с его нервирующими углами, да еще это странное ощущение, что одновременно находишься не только здесь, но и где-то в другом месте. Это было похоже на то, как палка, погружаемая в воду, кажется изогнутой. Под каким углом она реальна? Какой из миров реален?
Мы пересекли сад и спустились к ручью. Под зеленой тенью нависающих папоротников тот оказался гораздо стремительнее, чем я ожидал. Прозрачный, шумный и очень холодный. Над ним метались, то и дело зависая, две синие стрекозы. Мы с Дэнни перебрались, балансируя, по мшистым камням, затем поднялись по крутому склону на округлую вершину холма и подошли к кладбищенской стене. Ветер донес сильный запах дикого тимьяна, напомнивший мне о ком-то или о чем-то давным-давно мне знакомом. Странное чувство, природу которого трудно было определить. Чем больше я пытался вспомнить, кого или что напоминает мне этот запах, тем неуловимее он становился.
Дэнни перелез через крошащуюся, поросшую мхом стену, а я обошел кругом и открыл ржавую железную дверь.
На кладбище было безветренно и намного теплее. Мы шли бок о бок по высокой сухой траве, вокруг нас плясали бабочки-капустницы и монотонно скрипел и стонал огромный кедр. Меня буквально переполняло чувство умиротворения и безвременья. Мы могли гулять так в любой летний день, а то и несколько летних дней подряд. Здесь не действовал календарь. Прошлое здесь существовало одновременно с будущим.
Мы подошли к первому надгробию – покосившемуся белому камню со слепым ликом ангела. Джеральд Уильямс, призван Богом 7 ноября 1886 года в возрасте 7 лет.
– Он же был не очень старым, правда? – спросил Дэнни, касаясь надписи кончиками пальцев.
– Да. Твоего возраста. Но в те времена дети умирали от болезней, от которых сейчас уже не умирают. От таких, как свинка, скарлатина или коклюш. У них не было лекарств, чтобы вылечиться.
– Бедный Джеральд Уильямс, – произнес Дэнни с искренней жалостью в голосе.
Я положил руку ему на плечо, и мы двинулись к следующему надгробию. Мраморная плита в форме раскрытой Библии. Сусанна Гослинг. Покойся в мире. Умерла 11 ноября 1886 года в возрасте пяти лет.
– Еще один ребенок, – сказал Дэнни.
– Наверное, у них была эпидемия, – предположил я. – Знаешь, это когда заболевает целый город или деревня.
Мы ходили от могилы к могиле. Ангел с оливковой ветвью в руке. Высокий кельтский крест. Простой прямоугольный камень. И снова одни дети. Генри Пирс, 12 лет. Джокаста Уоррен, 6 лет. Джордж Герберт, 9 лет.
В общей сложности мы обнаружили на заросшем сорняками кладбище шестьдесят семь могил, и все – детские. Здесь не было ни одного ребенка младше четырех лет и старше тринадцати. И все они умерли в течение двух недель в ноябре 1886 года.
Я остановился возле полуобвалившейся стены часовни, под пустым готическим окном, и огляделся.
– Похоже, здесь произошло что-то странное, потому что все эти дети умерли примерно в одно время.
– Наверное, как ты и сказал, – кивнул Дэнни с серьезным видом. – Эпидемия.
– Но здесь вообще нет взрослых. Ни одного. Если бы все дети умерли от какой-то болезни, как минимум один взрослый тоже подхватил бы ее.
– А может, был пожар, – предположил Дэнни. – На дне рождения у Лоуренса однажды тоже случился пожар. Его мама принесла торт со свечками и случайно подожгла шторы. Там были одни дети.
– Возможно, ты прав. Но, если б это был пожар или какое-то другое несчастье, об этом упоминалось бы на надгробиях.
– Если бы меня задавил автобус, я не хотел бы, чтобы ты написал про это на моем надгробии. Здесь лежит Дэнни, которого задавил автобус.
– Это другое.
– Нет, не другое.
– Ладно, сдаюсь. Давай посмотрим часовню изнутри.
– Думаю, это была церковь.
– Да, вроде того. Часовня – это маленькая церковь.
Выбеленные непогодой двери часовни оторвались от ржавых петель, и их заклинило. Однако я, нажав плечом на правую створку, сумел сдвинуть ее на шесть или семь дюймов, и мы с Дэнни протиснулись внутрь.
– Не порви футболку о гвоздь.
Крыши не было. То, что осталось от нее, лежало грудой у наших ног. Сотни разбитых плиток, сквозь которые проросла трава, мать-и-мачеха и чертополох. На стенах еще сохранилась побелка, хотя от сырости они покрылись черными потеками, а большую часть западной стены заполонил дрожащий на ветру плющ. Хрустя черепицей, мы подошли к высокому алтарю из песчаника и огляделись. Казалось, святости в этих стенах почти уже не осталось. Просто заброшенное место, где вместо прихожан ютились птицы, а вместо церковных песнопений слышались стоны кедра.
– Какая страшная часовня, – сказал Дэнни.
– О, не бойся. Это потому, что она заброшенная.
Мы медленно стали пробираться к выходу. Вдруг Дэнни сказал:
– Посмотри сюда. Ноги.
– Ноги? О чем ты?
– Вот, смотри, – он подошел к западной стене и указал в самый низ, где кончался плющ. И действительно, из-под него проступала пара нарисованных босых ног.
– Это фреска, – пояснил я. – Возможно, одна из остановок на крестном пути.
– Что это такое? – спросил Дэнни.
– Я покажу тебе.
Схватившись за плющ обеими руками, я стал понемногу отрывать его от кладки. Раздался звук рвущегося белья, но он продолжал упорно цепляться за стену. Постепенно я расчистил рисунок – сперва завернутые в белое одеяние ноги, затем руку, пояс и еще одну руку.
– Ну вот, похоже, это Иисус, – сказал я Дэнни.
Затем сделал последний рывок, и огромная куча плюща с шелестом упала вниз, явив относящийся, по всей видимости, к прерафаэлитическому периоду портрет женщины с густыми рыжими волосами, красной головной повязкой и необычным, очень эмоциональным лицом. Хотя краски, по большей части, поблекли от времени, иссушенные плющом, женщина все еще выглядела восхитительно. Изображение было настолько реалистичным, что казалось, она вот-вот заговорит с нами.
Однако беспокоил меня не столько реализм портрета, сколько то, что обвилось у женщины вокруг шеи. Краска в этом месте так потрескалась и выцвела, что сперва я принял это за какой-то темный меховой шарф. Но, когда присмотрелся внимательнее, я понял, что это огромная крыса либо животное, очень похожее на нее. У него была отвратительная бледная морда с раскосыми глазами, но с таким выражением, которое скорее увидишь у человека, чем у животного. Глумливым, расчетливым и хитрым.
– Это не Иисус, – решительно заявил Дэнни.
– Да, верно.
– А кто тогда?
– Не знаю. Понятия не имею.
– Что за страшная штука у нее на плечах?
– Крыса, по-моему.
– Ужас какой.
– Ты прав. Давай закроем обратно.
Я попытался натянуть плющ на рисунок, но он не держался на стене, отказываясь возвращаться на место. В конце концов пришлось оставить фреску открытой. Почему-то и эта странная женщина, и крыса с коварным выражением морды показались мне очень неприятными, даже отталкивающими. Особенно тревожил меня некий намек на непонятный симбиоз между ними. Будто женщина нуждалась в крысе так же сильно, как и та в ней.
– Может, пойдем? – спросил Дэнни, и я кивнул, хотя оторвать взгляд от женщины было нелегко.
Дэнни забежал вперед и взобрался на груду битой черепицы и камней, чтобы посмотреть в пустое готическое окно.
– Отсюда пляж видно, – сказал он. – Смотри, а еще задние ворота.
Я встал рядом с ним, положив локти на каменный подоконник. Вид отсюда был восхитительный – высокие деревья, сад, дорожка, спускавшаяся к морю. Издали сад выглядел на удивление ухоженным. Даже земляничные грядки казались аккуратно прополотыми, а сквозь сетку проглядывали красные ягоды. Вода в пруду поблескивала в лучах утреннего солнца, отражая плывущие по небу облака.
– Там рыбацкая лодка, – сказал Дэнни.
Сквозь деревья я мог различить лишь треугольный парус цвета ржавчины, поднятый на посудине, которая медленно подплывала к берегу.
– Когда-нибудь поплаваем на лодке, – пообещал я. – Только ты должен научиться плавать.
– Можно надеть надувные нарукавники, – предложил Дэнни.
Я перевел взгляд на Фортифут-хаус. Декоративная штукатурка, казалось, сияла в солнечном свете еще ярче. Даже окна светились. Странно, но мне показалось, будто на каждом окне есть занавески, хотя я вешал их только в своей спальне и у Дэнни.
