Александр Варго - Медиум
– Слышал, – подтвердил Вадим. – Но, честно говоря, не думал, что он еще живой и проживает в нашем городе…
– Своя художественная школа в Сибири, которой он руководит уже много лет. Бодренький такой старичок – специалист широкого профиля и несравненный мастер своего дела. Блестящий живописец и толковый преподаватель. Дожил до восьмидесяти с лишним лет – практически ничем не болел, кроме простуды, с сердцем полный порядок, занимал активную жизненную позицию, писал по две картины в месяц, имел легион учеников и последователей, автор монументальных полотен, украшающих ведущие музеи…
– Постой, – перебил изумленный Вадим. – Ты хочешь сказать, что старичок в восемьдесят с хвостиком успешно руководил своей художественной школой широкого профиля? А на пенсию его отправить не пробовали?
– В том-то и загадка, – пожал плечами Никита. – Говорят, он был вполне вменяем и мог заткнуть за пояс любого из так называемых маститых художников. Случай, аналогичный с покойным Урбановичем.
Вадим уже сообразил.
– Но в больницу, тем не менее, загремел.
– Неполадки в моторе, – кивнул Никита. – Пора бы уж, не бессмертный же он. Загадки организма, Вадим. Мой дед дожил до восьмидесяти – ни разу не обращался в поликлинику. Всерьез болел лишь однажды – в тридцатые годы, служил в армии, подхватил малярию. А умерла бабушка, с которой он всю жизнь нянчился, так сразу скис, скукожился, потерял интерес к жизни, и все болезни, что по-тихому зрели в организме, вдруг вылезли. Так вот – детей у этого деятеля уже не осталось, вымерли, имеется внучка – она и примчалась в больницу. Уже допросили. У них с дедом особняк на Бердском шоссе, сама художница, имеет в доме мастерскую, выполняет заказы, не замужем. Дело было так: сидели, плотно ужинали, внезапно деду стало плохо, хлынул пот, вилку выронил… Хорошо, шофера не успели отпустить – мигом доставили в больницу. Диагноз – аритмия.
– Отравили за ужином?
– А кто ж его знает, – пожал плечами Никита. – В свете нынешнего события – вполне допускаю. Старичок оклемался, собирался бежать домой, но, сам понимаешь, не отпустили, стали готовить к операции. А ночью кто-то его придушил… подушкой. Самое смешное, что отделение для состоятельных клиентов – под контролем вневедомственной охраны, ребята не спали – трудно спать вдвоем одновременно, посторонних не было, окна оборудованы сигнализацией, шесть палат пустых, в остальных – тяжелые пациенты, которые не в состоянии ходить по ночам и кого-то душить. Из персонала присутствовали четверо – дежурный врач, медсестра, нянечка и заведующая отделением. Кстати, почему здесь присутствовала заведующая отделением, мы пока не поняли.
Вадим похолодел. Что за хворь его терзает? Снова в голове со скрипом разогналась и завертелась карусель. Лошадки, ослики, верблюды… Хлопающая форточка – это явно из другой оперы… Дворник Герасим, яростно скребущий аллею, алкоголик, брызжущий желтыми слезами, божий одуванчик, собирающий средства для отправки на Альфа-Центавр первого лица области…
– Ты где? – насторожился Никита.
– Здесь, – Вадим сбросил оцепенение. – Тело еще не увезли?
– Какое тело? – не понял Никита.
– Мертвое!
– Не ори. На месте. Ребята из отдела криминалистики еще не закончили. Хочешь полюбоваться?
Он пробился через настороженные взгляды орудующих в палате людей (подумаешь, привидение в простыне), но далеко не ушел. Палата оборудована по последнему слову, сияет чистотой. Лицо покойного переливалось свинцовым блеском – словно вазелином натерли перед отправкой на тот свет. Действительно почтенный возраст. Морщинистая куриная шейка, голова отброшена, нос с горбинкой, глаза навыкат, потухшие, цвета мутного бутылочного стекла. Макушку украшали клочки седой растительности, словно рваная еврейская шапочка. Пижама аккуратно застегнута, штанины подвернуты, костлявые щиколотки торчат, точно прутья из огородного пугала, а ступни облачены в смешные клетчатые носки…
Валялось и одеяло – то самое, что красиво вспорхнуло во сне…
Он вышел в коридор и прислонился к стеночке. Приступ головной боли был бы очень некстати. Но его уже не избежать.
– Совсем расклеился, дружище, – цокал языком Никита, хватая приятеля за локоть. – Ох уж мне эти добровольные помощники с того света… Пойдем, горе луковое, провожу тебя до места постоянной дислокации.
– Не надо, Никита, – отбился Вадим. – Займись делами, а я на лавочке прикорну. Свистнешь, когда с персоналом будете общаться…
Теперь он был уверен на все сто: оба субботних убийства – 20 и 27-го мая – связаны между собой, как сиамские близнецы. В воскресенье 21 числа, поглощенный думами о состоявшемся увольнении из торгового дома «Радуга», он забрел в питейное заведение со странным названием «Дети святого Патрика». Наткнулся на поглощающего пенный напиток капитана Румянцева. Когда-то вместе служили после армии, Вадим ушел на «гражданку», Никита работал патрульным, окончил школу милиции, стал опером, старшим оперативником, руководил следственной частью, перевелся в главк, дослужился до майора, поставлен руководить целым отделом, который периодически бросали разруливать безнадежные ситуации. В этот день он был мрачнее тучи.
– Хоть одна живая душа, не желающая моего позора, – ворчал захмелевший приятель. – Представь такую возмутительную ситуацию. Заслуженный деятель искусств Урбанович, лауреат множества премий, видный режиссер и театральный деятель, депутат областного Совета позапрошлого созыва – всемерно уважаемый и заслуженный старичок. Восемьдесят пять лет – давно пора лежать в могиле или, в лучшем случае, на смертном одре, а он ведет активную полноценную жизнь. Снимает криминальную драму в родном городе, болтается по столицам, по зарубежью… В субботу отправился в финскую баню. Угадай, с кем.
– Надеюсь, не с девочками?
– С девочками, – кивнул Никита. – Одной восемнадцать, другой двадцать четыре. Сотрудницы досугового центра «Клеопатра».
– Господи, – ахнул Вадим. – Да что он там с ними делал?
Никита пожал плечами.
– Если ничего и не делал, то сам, знаешь ли, факт… Словом, мощный старик. Охрана банного комплекса снаружи, девчонок потащил в сауну, приятно провели время, выгнал обеих в предбанник – а этот факт отмечен аж двумя сотрудниками ЧОП «Выстрел». Сам остался париться, плавать и нежиться в одиночестве. Пять минут прошло, находящиеся в «фойе» услышали выстрел, прибежали, обнаружили труп – между бассейном и дверью в парилку. В голове – пуля. Под ногами – пистолет, компактный П-64 польского производства. Калибр 9 мм, в Россию поставляется контрабандой. На пистолете – отпечатки пальцев Урбановича. Но, хоть тресни, ничто не говорило о том, что старик собирается покончить жизнь самоубийством. Девчонки и охрана хором уверяют, что лучился жизнелюбием. Впрочем, пронести эту портативную штуковину он, конечно, мог. Вопрос – почему так сложно?
– Минуточку, – перебил Вадим. – Сколько времени прошло между выстрелом и появлением теплой компании в бассейне?
– Сошлись на том, что секунд двадцать. Девчонки в предбаннике вразнобой вопили, прибежали «чоповцы» из соседнего помещения, пока включали мозги, пока соображали, откуда бабахнуло…
– То есть у преступника имелось время, чтобы наделать на пистолете отпечатки убиенного – а, обладая должной сноровкой, это можно провернуть секунд за восемь. А потом слинять по заранее намеченному пути.
– Да не было намеченных путей! – рявкнул Никита, вспугнув воркующую по соседству парочку. – Замкнутое помещение, вернее, три помещения – бассейн, парилка, подсобка, в последней – швабры, тазики, ведра. Слив из бассейна – здоровая труба, но сверху заделана решеткой на болтах. Вентиляционные отдушины в подсобке и бассейне – ребенок не пролезет…
– Сговор между девицами и охраной исключен?
– Сразу четверо? – опер почесал макушку. – Ну уж извините. Девчонки просты, как банный веник, и показания дают, в общем-то, складно. И знаешь, Вадим, если честно, в пользу суицида говорит отсутствие глушителя на пистолете. Не стал бы киллер рисковать, учиняя пальбу – он же не был уверен, что в запасе окажется двадцать секунд. А вступать с охраной в бой… м-м, как-то сомнительно.
– Правильно, – согласился Вадим. – А еще именно так поступил бы платный убийца, желая создать картину суицида. При условии, конечно, твердой уверенности, что успеет удрать.
– Черт! – шарахнул Никита кружкой по столу, повторно вспугнув парочку и привлекая внимание плечистого вышибалы. – Да знаю я об этом. Не было у Урбановича резона сводить счеты с жизнью. Успешный старикашка, заслуженный, зажиточный, обласканный властью. Знаешь, какие он фильмы клепал?
– И, тем не менее, остается самоубийство, – развел руками Вадим. – Или трясите девиц с охраной. Или ищите потайную дверь. Короче, успехов тебе, сыщик.
В понедельник, после очередной пикировки с Жанной, он поехал к родителям на Заельцовское кладбище. Анна Витальевна и Сергей Егорович погибли восемь лет назад, 22 мая – задохнулись в дыму на горящей даче. С той поры при слове «дача» Вадима охватывала неконтролируемая паника. Поправил завалившуюся оградку, посидел под березой, обрастающей листочками. На этом месте он всегда был спокоен, начинал философски относиться к жизни. Попутно убедился в тесноте мира: на соседней аллейке протекала пышная погребальная церемония. Автобусы загородили проезд, оркестр из медных духовых, толпа людей с поджатыми губами. Протискиваясь между автобусами, он спросил у меланхоличного очкарика: «Кого хоронят?» – «Урбановича», – отозвался очкарик. Вадиму стало интересно. Он отступил за безвкусную стелу, призванную увековечить безвременно усопшего криминального лидера, и стал смотреть. Церемония подходила к завершению. Оркестр выдохся. Люди с поджатыми губами разомкнули плотные ряды, потянулись к кавалькаде легковушек – на капотах уже выстраивалась водка для поминовения. Участники церемонии расслаблялись, бросали на плечи «халявные» полотенца, отдельные уже робко улыбались. От толпы отделилась рослая, прямая, как трость, явно не пролетарских кровей особа преклонных лет – побрела по дорожке к отдельно стоящему «бумеру». Люди смотрели ей вслед, никто не осмелился окликнуть. Вдова, – подумал Вадим, он оторвался от памятника криминальному лидеру и, мечтая показаться невидимкой, зашагал наперерез. Сказал «извините» и как-то непроизвольно поклонился. Уже и не помнил, какие сочувственные слова говорил. Но долго словесами не растекался. «Прошу простить, уважаемая, я из милиции, позвольте с вами поговорить? К сожалению, у меня нет с собой удостоверения, я не на службе – у самого тут покоятся родители…» У вдовы имелись основания послать его к черту. Но проняли слова незнакомца. А может, это был единственный человек за день, обошедшийся без мироточивой наигранной скорби. Она смотрела сквозь него, костлявая, белокожая, вся в черном – глазами, в которых простиралась бескрайняя арктическая пустыня. А когда заговорила, он понял: женщина сломана – с хрустом, окончательно. «Мне безразлично, кого вы сможете найти, жизнь окончена… Простите, молодой человек, я не расположена помогать органам. Но могу вам сказать определенно – это не самоубийство. Фимочка никогда не смог бы покончить с собой. Это все оттуда – проклятый сорок пятый год, местечко Аккерхау, деревня Зандерс. Он так боялся, что рано или поздно это начнется… Зачем они с друзьями продали душу Дьяволу, я не понимаю… Шестьдесят лет промчалось, пришла пора платить…». Она насилу справилась с собой, замолчала. Глаза наполнились слезами. Ей было безразлично, что в роковой для себя день Урбанович развлекался в бане с девочками. А может, не видела в этом ничего предосудительного. Если мужчина может, а женщина нет, какое имеет она право лишать его радости?..
