Александр Юрин - Сквозь тернии
Колька пыхтел точно паровоз, которому прицепили непосильную ношу. Раскраснелся похлеще калины, но всё никак не желал расставаться с телогрейкой, словно та была главным атрибутом его моднючего гардероба.
Яська пару раз пошутил на этот счёт… и на последней своей остроте кубарем полетел в огромный муравейник, выстроенный прямо на обочине.
Всё произошло настолько быстро, что Яська даже не понял, что вообще случилось. Лишь только довольный смех Кольки вернул всё на свои места. Затем налетело полчище кусачих насекомых, и Яське стало не до Кольки! Во всех местах, закололо, зачесалось, зазудело — такова месть обозлённого вторжением сообщества.
Яська привстал на корточки и, как мог быстро, пополз в сторону дороги — тут не до чести, лишь бы ноги унести поскорее, пока не подоспело подкрепление зубастых ополченцев.
Колька нагло ржал, схватившись обеими руками за живот, изредка посматривая на поверженного друга.
Яська кое-как поднялся, отряхнулся, отвесил Кольке дружеского подзатыльника, после чего двинули дальше: Колька — недовольно потирая затылок, Яська — почёсываясь во всех местах.
Они направлялись в сторону речки. А точнее, к дому добродушной тёти Зои, который стоял на отшибе, вверх по течению. Ниже, на противоположной оконечности села, речка круто поворачивала на север, обрастала болотами и озёрами, ввиду чего напрочь утрачивала свойства проточной воды. Именно там, на противоположном берегу и располагались местные достопримечательности: погост, жуткая поляна, где временами царило зверство, а так же заросшие тропы, по которым хаживал страшный Макар.
Колька заявил, что Шнырь мог вовсе не бегать на остановку, как он предположил изначально. Вполне возможно, пёс, по другой своей несносной привычке, наведался к тёте Зое, для того, чтобы поклянчит чего вкусненького — дома-то конечно не кормят! Сама тётя Зоя частенько рассказывала Колькиной бабушке о том, как отдавала попрошайничающему псу остатки супа, недоеденные тефтельки или, на худой конец, солёные огурцы — привередой Шнырь, по всей видимости, не был.
Надо заметить, что после подобного кулинарного отступления, как у Кольки, так и у Яськи потекли слюнки — у ребят с самого утра маковой росинки во рту не было. Особенно у Кольки — кто его знает, когда он питался в последний раз…
Колька прислушался к тому, как его рассказ отдаётся звучным эхом в Яськином животе и тут же заметил, что до дома тёти Зои они дойдут как раз к завтраку, а там, глядишь, и им двоим чего-нибудь да перепадёт. Уж кто-кто, а тётя Зоя никогда не отпустит ребятишек голодными!
Яська улыбнулся и заметил, что Колька ничем не лучше своего Шныря — такой же обжора! Верно говорят: два сапога — пара.
Колька расплылся в самодовольной улыбке, демонстрируя щербатые зубы, — это он так прошлым летом полетел с мопеда! Кровищи было — жуть! Страшно даже вспоминать. Но ничего, жив, здоров и не отчаивается.
Яська тут же заметил, что с Колькиным характером уж точно не до отчаяний — самодовольство так и прёт!
Колька посоветовал завидовать молча.
А Яська парировал на это: мол, было бы чему…
Так они и шли дальше, подшучивая друг над другом, на чём свет стоит.
Дорога поднималась в гору полого, поэтому идти было — одно удовольствие. Совсем скоро со стороны речки налетел свежий вечерок, так кстати разбавивший нестерпимый утренний зной. Шла всего лишь вторая неделя июня, а складывалось впечатление, что на улице воцарилась середина лета!
Совсем скоро подъём прекратился. Перед взором ребят раскинулись необъятные просторы: зеленеющие луга, мерно журчащая речка, дорога из жёлтого песка, что лентой спускается к самой воде. Горизонт налился голубизной, так походящей на цветы цикория. Ветер сделался ощутимее, зашелестел листвой молоденьких берёзок, что расположились вдоль обочины, словно неразлучные сестрёнки. Закачались «лисьи хвосты», полетели семена кучерявых одуванчиков. Запахло тиной, рыбьей чешуёй… и ещё чем-то незнакомым, что Яська не мог определить, как ни старался.
— Это с пилорамы, — сказал Колька, словно прочитав мысли друга.
Яська на всякий случай переспросил:
— Что с пилорамы?
— Ну, запах. Что ж ещё?.. — Колька неряшливо глянул на Яську. — Неужели не чуешь?
Яська пожал плечами.
— Чую. Только не могу понять, чем именно пахнет.
— Это дядя Андрей с утра топляки запалил, а они в лишайниках все, вот и пахнет так.
— Как будто середина лета уже, да?
— Ну да… — Колька на секунду задумался. Потом широко улыбнулся и положил оцарапанную ладонь на плечо Яське. — Здорово это ты подметил!
— Что подметил?
— Ну, про середину лета! Я, вот, постоянно определить пытаюсь, что за ощущения у меня возникают, когда я вдыхаю эту горелую прелость, а, оказывается, так просто всё!
— Хм… Я бы тоже без тебя ни за что не догадался, чем пахнет.
— Ладно, идём. Сейчас по настоящему запахнет, как только к дому тёти Зои подходить будем! Эх, хоть бы сырниками…
— Ну ты и обжорище!
— Я-то что, — присвистнул Колька. — У меня, по крайней мере, губа не вот до каких пор… — И он скользнул к Яськиной груди чуть пониже шеи. — Ну что это такое, сам посмотри!
Яська машинально глянул на собственную грудь и тут же понял, что свалял дурака. Точнее даже не понял, а почувствовал, когда коварный Колька сжал указательным и средним пальцами его нос — «слива» во всей красе! И по ощущениям — она же.
Яська взвыл, ни сколько от боли, сколько от осознания того, как легко позволил себя провести. Тут же попытался вцепиться в лицо смеющегося друга, однако тот был уже далеко — остался лишь смех в ушах.
Колька замер на полпути к показавшемуся из-за пригорка домику тёти Зои, продолжая заливаться озорным смехом и строить обидные рожицы.
— Ну, щас ты у меня получишь!.. — Яська в последний раз потёр распухшую «сливу», после чего сжал кулаки и ринулся вслед за покатывающимся со смеху другом.
Колька попытался ретироваться, однако именно на этом несостоявшемся манёвре удача его и покинула. Ноги заплелись в длинных полах телогрейки, и Колька полетел носом в пыль, издав на последок звучное «ух»!
Яська аж подпрыгнул от радости: так ему, этому подлому Кольке, будет знать, как шуточки свои мерзкие шутить!
Колька извивался в путах, будто выброшенная на берег рыба в снастях, с каждым новым движением только ещё основательнее запутываясь в изодранной подкладке. Совсем скоро он осознал безрезультатность собственных телодвижений и принял единственно верное решение: смириться с судьбой, какой бы жуткой та не оказалась.
Яська замер в двух шагах. Постарался придать лицу свирепое выражение, дабы ещё больше запугать беспомощную жертву. Принялся напоказ хрустеть пальцами.
