Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62
Жестом дав понять юноше, чтобы он прекращал свои излияния, Миляга шагнул в столовую, оставив его у дверей, с мыслью о том, действительно ли все эти события и разговоры разворачивались именно так, или его память мастерски соединила фрагменты многих дней и ночей, так что шов оказался незаметен. Если верно второе — а он склонялся именно к такому мнению, — тогда, вполне вероятно, и в этих сценах могут скрываться ключи к еще неразгаданным тайнам, и ему надо постараться запомнить каждую деталь. Но это было не так-то легко — ведь он был здесь и Милягой, и Сартори; и зрителем, и актером в одном лице. Трудно было проживать мгновения и одновременно следить за ними, а еще труднее — пощупать шов значения на их сверкающей поверхности, главной драгоценностью которой был он сам. Как они поклонялись ему! Среди них он был самым настоящим божеством — стоило ему рыгнуть или пернуть, на него устремлялись такие восхищенные взгляды, словно он только что произнес проповедь, а его космологические рассуждения, которым он предавался, пожалуй, слишком часто, встречались с почтением и благодарностью даже самыми могущественными.
Трое из этих могущественных ожидали его в столовой за столом, накрытым на четверых, но уставленным таким количеством еды, что ее хватило бы всей улице на целую неделю. Одним из членов этого трио был, конечно, Джошуа. Другими двумя были Роксборо и его тень, Оливер Макганн. Последний был здорово навеселе, а первый как всегда помалкивал, по обыкновению прикрывая руками аскетические черты своего лица, на котором выделялся длинный крючковатый нос. «Роксборо прячет свой рот, — подумал Миляга, — потому что он выдает его подлинную природу: несмотря на все неисчислимые богатства и метафизические устремления своего обладателя, он всегда капризен, недоволен и надут».
— Религия — удел верующих, — громко разглагольствовал Макганн. — Они возносят молитвы, не получают на них ответа, и их вера крепнет. В то время как магия… — Он запнулся, устремив пьяный взгляд на Маэстро в дверях. — Ага! Се человек! Скажи ему, Сартори. Объясни ему, что такое магия.
Роксборо сложил пальцы пирамидой, вершина которой оказалась как раз напротив его носа.
— Действительно, Маэстро, — сказал он. — Расскажи нам.
— С удовольствием, — сказал Миляга, принимая из рук Макганна налитый для него стакан вина, чтобы промочить горло перед сегодняшней порцией откровений.
— Магия есть первая и последняя религия мира, — сказал он. — Она обладает силой, которая может подарить нам целостность. Открыть перед нами другие Доминионы и вернуть нас самим себе.
— Все это звучит очень красиво, — бесстрастно заметил Роксборо. — Но что это означает?
— Все абсолютно ясно, — запротестовал Макганн.
— Мне — нет.
— Это означает, что мы рождаемся на свет разъединенными, Роксборо, — сказал Маэстро. — Но мы жаждем воссоединения.
— Ты так считаешь?
— Да, я верю в это.
— А с какой это стати нам искать воссоединения с самими собой? — спросил Роксборо. — Ты мне это объясни. Я-то думал, что мы давно уже воссоединились вот за этим столом, и никто другой нам не нужен.
В тоне Роксборо слышалось раздраженное высокомерие, но Маэстро уже привык к подобным выпадам, и ответ был у него наготове.
— Все, что не является нами, — это тоже мы, — сказал он. Подойдя к столу и поставив стакан, сквозь коптящее пламя свечей он уставился в черные глаза Роксборо. — Мы соединены со всем, что было, есть и будет, — сказал он. — От одного конца Имаджики до другого. От крошечной пылинки сажи над пламенем до Самого Божества.
Он набрал в легкие воздух, давая Роксборо возможность вставить свое скептическое замечание, но последний ею не воспользовался.
— После смерти мы не будем разделены на категории, — продолжал он. — Мы увеличимся до размеров Творения.
— Да-а… — протяжно прошипел Макганн сквозь зубы, оскаленные в хищной улыбке голодного тигра.
— И магия — наш способ постичь это Откровение, пока мы еще состоим из плоти и крови.
— И каково же твое мнение: это Откровение дано нам? — сказал Роксборо. — Или мы воруем его украдкой?
— Мы были рождены на свет, чтобы познать то, что мы можем познать.
— Мы были рождены на свет, чтобы наша плоть страдала, — сказал Роксборо.
— Можешь страдать, если хочешь, а лично я не собираюсь.
Фраза вызвала у Макганна одобрительный хохот.
— Плоть — это вовсе не наказание, — продолжал Маэстро. — Она дана нам для радости. Но она также является границей между нами и остальным Творением. Во всяком случае, так нам кажется, хотя на самом деле это всего лишь иллюзия.
— Хорошо, — сказал Годольфин. — Мне это нравится.
— Так мы заняты Божьим делом или нет? — упрямился Роксборо.
— У тебя появились первые сомнения?
— Уж скорее вторые или третьи, — сказал Макганн.
Роксборо наградил его кислым взглядом.
— Что-то я не припомню, чтобы мы давали клятву ни в чем не сомневаться, — сказал он. — Почему на меня набрасываются из-за простого вопроса?
— Приношу свои извинения, — сказал Макганн. — Скажите ему, Маэстро, что мы заняты Божьим делом, ведь правда?
— Хочет ли Божество, чтобы мы стремились стать чем-то большим, нежели мы есть? — сказал Миляга. — Разумеется. Хочет ли Божество, чтобы нами владела любовь, которая и является мечтой о целостности? Разумеется. Хочет ли Оно навсегда заключить нас в Свои объятия? Да, Оно хочет именно этого.
— Почему ты всегда говоришь о Боге в среднем роде? — спросил Макганн.
— Творение и его Творец едины, так или нет?
— Так.
— А Творение состоит не только из мужчин, но и из женщин, так или нет?
— Так, так!!
— Вот за это я и возношу благодарственные молитвы, денно и нощно, — сказал Миляга, глядя на Годольфина. — Перед тем как лечь и после.
Джошуа разразился дьявольским хохотом.
— Стало быть, Бог должен быть одновременно и мужчиной, и женщиной. Для удобства — Оно.
— Смело сказано! — объявил Джошуа. — Никогда не устаю тебя слушать, Сартори. Мысли у меня часто зарастают илом, но стоит мне тебя немного послушать, и они вновь свежи, как ключевая вода!
— Надеюсь, они все-таки не такие чистые, — сказал Маэстро. — Ни одна пуританская душа не должна помешать Примирению.
— Ну уж ты-то меня знаешь, — сказал Джошуа, посмотрев Миляге в глаза.
И в этот момент Миляга получил доказательство своего подозрения, что все эти стычки, возникавшие в памяти друг за другом, на самом деле представляли собой различные фрагменты, навеянные комнатами, по которым он проходил, и воедино сплетенные его сознанием. Макганн и Роксборо растворились в воздухе, а вместе с ними — большая часть свечей и то, что они освещали — графины, стаканы, блюда… Теперь он остался наедине с Джошуа. Ни сверху, ни снизу не доносилось ни одного звука. Весь дом спал, за исключением этих двух заговорщиков.
