Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане
Раздеваясь, цыганёнок на меня выразительный взгляд бросил: всё-таки заставила штаны снять, да?
У него пиписька маленькой оказалась, аккуратной. Волосёнки вокруг чёрные, вьющиеся. Вблизи всё так беззащитно, невинно. Никаких угроз. Поливала из ковшика, разглядывала внимательно и понимала, что в плотской жизни у людей всё немного не так, как представлялось раньше. Совсем не так. Это когда на расстоянии — то видятся завихрения, вспышки страсти, неистовство и ярость. А когда вблизи, рядом — то всё проще, легче. Будничнее. А оттого — спокойнее.
Так что бояться нечего.
И даже — даже, чего ещё ожидать от пытливого и всё-таки порочного сознания — подумалось: а быть может, прямо сейчас, прямо с ним? Потому что всё так естественно, так доступно и просто — и, самое главное, никакого греха в этом нет и в помине! Ни-ка-ко-го!!!
Принудила Сергея трусы надеть и про поползновения предупредила, но лежала затем, ощущая в области пупка его неподвижную, но чувственную ладонь и всё сильнее желала.
— Свет, — зашептал мне в плечо цыганёнок и как-то необыкновенно горячо, — так благодарен тебе, ты даже представить не можешь! Сдох бы, если б не ты.
Он плакал. Я даже почувствовала капельку влаги — слеза дерзко перебралась ко мне на плечо и проложила себе короткую дорожку до простыни. Прямо волны тепла побежали от этой бороздки по всему телу.
— Ты одна, кто ко мне по-человечески отнёсся, — продолжал изливать душу цыган. — Что за жизнь у меня была? Рассказать кому стыдно. Отец плетью порол, мать — прутьями то и дело прикладывалась. Все бока отбиты. За что? А хрен его знает! Так положено.
Я сама не заметила, как принялась гладить его.
— У меня две сестры в детстве умерли и брат. Ещё одного брата застрелили. А сейчас вот и вовсе всю родню переловили. Мать с отцом точно, Женьку, брата, тоже. Если только Пашка ушёл — у него резвый конь, большие деньги за него предлагали, а он никому не продавал. Сестёр повязали, трое их, да они и не думали от матери сбегать. Ни одной нет старше шестнадцати. Куда их теперь? В детский дом только. А что там за жизнь?
Я уже губами лба касалась.
— Воровать мне приходилось, Свет, но убивать — никогда не убивал. Я крещёный, на мне крест есть, я не зверь, в конце концов. А что сейчас делать, как кормиться? Я в тюрьму не хочу! Туда раз сходишь — и всё, не выпутаться. Я учиться хотел, работать, нормальную семью завести. Вот поверишь, нет — меня табор этот да жизнь кочевая достали до чёртиков! Не хочу я всю жизнь без дома жить, от ментов прятаться. Не цыганская у меня натура. Что вот делать теперь, как дальше существовать? Хоть убей — не понимаю.
Как-то ненароком я провела ладошкой по его паху и эта маленькая, аккуратная пиписька моментально отозвалась на прикосновение встречным движением, наливаясь и вытягиваясь. Мне вдруг безумно захотелось сжать её в кулаке и тискать, тискать. Я просунула ладонь за резинку трусов и обхватила этот далеко уже не маленький хоботок. Сжала. Ощущение твёрдости и цельности. Приятно.
— Давай, пока не передумала! — бросила ему. — Делаешь всё неторопливо, без суеты, понял? Если будет больно — тут же прекращаешь.
Он взбудоражено затих и, откинув одеяло, принялся стягивать с себя дедовские трусы. Потом принялся за мои. Я всё ещё трогала его за тугие выпуклости междуножья. Серёжа усаживался на меня сверху.
— Так ты это что ли… — раздался его удивлённый шёпот. — Ещё не…
— Нет, ты понял?! — повысила я голос.
— Понял, — выдохнул он. — Если что — прекращаю.
Я прицельно, словно выстрелом, пронзила его лицо с плохо угадываемыми в темноте чертами требовательным взглядом и, мысленно переступив последний рубеж, раздвинула ноги.
Больно не было. Почти. Крови вытекло ровно одна капля. Но большая. Я успела смахнуть её трусиками. Завтра выстираю.
Самое приятное оказалось потом. Когда, обнявшись, лежали в постели голые, гладили друг друга и всё никак не могли уснуть. Что-то говорили. Целовались. Мне было необычайно хорошо. Просто умиротворение. Просто нежность.
ИЗМЕННИЦА
На следующий день меня принакрыло горькое и стыдливое понимание: я изменница! Я изменила моему ангелочку, моему Алёшеньке. Я же его люблю, я же ему принадлежать хотела!
Алёшенька, сокол мой ясный, где же ты теперь? Как переживёшь измену возлюбленной своей? Что с ней сделаешь? Просто побьёшь, или же полоснёшь по горлу тупым и ржавым ножом? Всё готова от тебя принять со смирением и кроткой благодарностью.
Но в то же время мысль об измене вовсе не испепеляла. Отнюдь, я почувствовала в ней чрезвычайно приятные, сильные и позитивные вибрации. Блин, я даже ухмыляться начала про себя, а после завтрака, когда по телу разлилось сытое довольствие, и вовсе вслух!
Да, мать вашу, да! Я изменила. Я смогла. Я сильная женщина. Не то что вы, верные да глупые коровы.
Вот ведь дилемма где. Порок приятен, он наполняет энергией и алчной злостью, без которой превращаешься в говорящий овощ. Он же разрушителен — потому что вот они, пробоины, зияют по всему телу. От бывшей преданной и цельной Светланы почти ничего не осталось. Я не была такой? Ну, это уж не вам судить, господа хорошие. Вылупляется новая, звонкая и агрессивная самка, она затянута в отливающую матовостью броню, она утыкана шипами. Не подходите, соперницы, пораню!
А к середине дня всё вывернулось наизнанку, точнее, к первичному греховному состоянию. Нет, с чувством вины мне не справиться. Я слишком хрупкая для него. Я ничтожество, бестолочь, тварь! Я продажная сука! Мама, зачем ты родила такое недоразумение?
— Свет, ну ты чё? — пытался успокоить меня, уже чуть ли не навзрыд рыдающую, забившуюся в угол, потерянную, цыганёнок. — Что случилось-то? Тебе больно что ли?
— Нет-нет, всё нормально, — держала я его за руку. — Не обращай внимания. Это просто нервы.
Наплакавшись, почувствовала облегчение. Гармоничный баланс без уклонов вправо и лево. Что ни говорите, а слёзы снимают стресс.
ПЕРВЫЙ САМЕЦ
Я сейчас смотрю на него совсем другими глазами. Я неврастеничка, знаю, склонна придавать рядовым вещам запредельное значение и давать будничным событиям жизни неадекватную оценку, но бороться с этим невозможно, так что приходится принимать себя такой, какая есть.
Впрочем, разве такое уж рядовое событие первая физическая близость с мужчиной?
Меня всё в Сергее дико раздражает. Например, как он ест. Вот сидит сейчас за столом и чавкает. Боже мой, я отдалась чавкающему мужчине! Это ужасно… Да и вообще все его движения, вся его мимика — они так неблагородны, так мелки и нелепы. В нём совершенно нет стати. Он простак и босяк. Я, аристократка духа, якшаюсь с бродягой! Что будет дальше?
